Рождение волшебницы

А змей, видно, и сам горел. Из последних сил проломившись на берег Белой, он с шипением плюхнулся в воду, затопив при этом десяток больших и малых кораблей у причалов. На середине реки вода покрыла змея выше хребта, тут можно было остановиться. Раскаленное нутро жаждало, в бурлении кипящей воды, змей основательно хлебнул и тотчас закашлял, поперхнувшись паром.

Часа два хлюпал и возился он в реке, отмякая, и не обращал ни малейшего внимания на пылающий сплошным заревом город. Столица горела, а Смок выбрался на правый берег Белой, где стояли жалкие хижины рыбаков, и потащился на закат солнца.

Надежда взлететь заставила его разбежаться, напрягая силы. Он растопырил крылья и помчался, тяжело топая, — десяток-другой верст по густо желтеющим полям, через дороги, тропинки и перелески; размашистые подскоки переходили в полет, снова змей начинал быстро-быстро перебирать ногами и летел над самой землей… чтобы грянуться наконец в овражистую ложбину. Здесь Смок остался на вспоротом дочерна поле.

Разбросав крылья, лежал он чудовищной мертвой грудой.

Книга шестая ЛЮБОВЬ

Пронзенная стрелой, Золотинка задохнулась со слабым вскриком. На коленях, придерживаясь рукой за хлипкую ветку, она осмотрела внутренним оком рану — кровь заливала легкое. Нужно было остановить кровотечение. Блуждающей рукой Золотинка нащупала Эфремон и качнулась, пытаясь охватить помыслом обжигающую рану. И нужно было помнить: убираться, скорее убираться. Цепляясь за куст, вся в огне, она поднялась и качнулась вперед — шаг, другой, только бы устоять на зыбкой земле. И еще она ступила, еще, понимая каждый шаг как последний… И однако, не находя опоры, удерживалась она от падения и раз за разом попадала ногой в землю, хотя казалось, что промахнется.

Убежище, логово — вот что нужно было для спасения. Нора, чтобы приткнуться… прикорнуть и лежать. В голове мутилось, и Золотинка млела. Помнить… пока еще можно хоть что-то помнить. Темная груда впереди была жильем. Колодец… Туда… Еще она заставляла себя помнить, что нужно сторониться людей… сторониться всех… нужно… нужно… сделать шаг… постоять, и еще шаг.

Неодолимая потребность опуститься, опереться на землю превозмогла. Она улеглась у корней раскидистой тучи, шумливая вершина которой заслоняла звезды.

Очнулась она перед утром, смутно сохраняя в памяти вереницу непреходящих пыток, которые составляли ночь. Повернувшись на жестких колдобинах, Золотинка догадалась, что лежит среди корней дерева. Стрелы в теле нет — кажется, она сама это сделала: сцепив зубы, тянула, выламывала толстое, что неструганый дрын, древко. Стрелы не было, но засевшая в теле дыра нестерпимо горела, и Золотинка, откинув голову, залитое потом лицо, напрягалась стянуть края слишком большой, свищущей огненным сквозняком раны…

Она ощущала то слабое, нерадующее возрождение, которое приходит после десяти дней тяжелой болезни на переломе к лучшему. Затянувшиеся раны в груди и в спине сочились при каждом движении гнилой сукровицей. Голова туманилась неподъемной истомой. Непонятно как надетая на голое тело куртка задубела спекшейся кровью. Сбитые комом штаны она нащупала под собой. Шапки и котомки нет. Потерялись и башмаки. Верно, оставила их еще там, на берегу рва, где ее подстрелили.

Светлеющее небо чуть проясняло сознание. Хотенчик! — вздрогнула Золотинка. Хотенчик Юлия в застегнутом кармане куртки. На месте. Со стоном, подпирая себя сетью, она приподнялась и села. Стояла тишь на исходе ночи. Безвременье.

Золотинка поняла, что мучительно хочет пить, жажда сушила и жгла нутро. Она зашевелилась, преодолевая деревянное онемение, и кое-как дотащилась до колодца, где нашла в окованном железом ведре остатки воды.

Узкое продолговатое дупло в теле толстого дуба — в корнях его Золотинка мыкала ночь — навело на мысль об убежище. Сеть, удесятеряя усилия, помогла вскарабкаться по ветвям — дупло начиналось на высоте в два человеческих роста. Бегло глянув в заполненное трухой логово, в несколько приемов, со стонами Золотинка перевалила внутрь и съежилась до размеров крошечного человечка в несколько ладоней ростом. Теперь, спугнув жуков, можно было вытянуться на рыхлом, проваленном к середине ложе.

Дни и ночи тянулись разъятым на части бредом, который походил местами на явь… на солнце, что-то ищущее лучами в гнилой деревянистой яме над головой… на крикливые голоса… на скрип телег… на фырканье лошадей… на неподвижность тьмы с лаем собак и топотом едулопов… Пила Золотинка по ночам, а днем страдала от жажды. Голода она не замечала, не умея сосредоточиться настолько, чтобы отличить томление желудка от прочих мучительных ощущений. Голодное истощение погружало ее в слабость, не давая прийти в себя и опомниться. Сознательное побуждение, усилие ума, а не чувство голода заставило ее вспомнить о еде.