Рождение Зимы

Вот уже тридцать лет в верхней палате Великой Башни Хайфеста лежал Тин из Килвейла, Мечтатель. Молодой на'кирим прислуживал ему, промывал пролежни, переворачивал и обихаживал его. Часто это становилось первым заданием для прибывавших в Хайфест новичков, что учило их терпению и покорности. И внушало должное почтение к Доле и к дреме Тина, что именно и требовалось тому, кто отложился от мира и погрузился в безбрежный океан непостижимого пространства. Мечтатель дремал, но не так, как другие.

Навещали Тина и другие, но у них были особые обязанности. Они по очереди дежурили возле постели и наблюдали за спящим на'киримом. Ждали. В своем самом глубоком сне Тин путешествовал по тропам, неизвестным тем, кто пока еще жил в реальном мире, и в некоторых случаях то, что он там обнаруживал, слетало, иногда не очень внятно, с его потрескавшихся губ. Ради этих слов рядом с ним дежурили, поскольку они, эти слова, добывались из самых глубоких, самых отдаленных по досягаемости пределов Доли; сокровища другого, потустороннего и таинственного, мира выносились на берег его спальни. Чем больше проходило лет, тем реже и реже он говорил. Теперь Мечтатель очень редко поднимался достаточно близко к поверхности бодрствования, чтобы можно было записать хоть какой-нибудь фрагмент.

Сирис не очень удивилась, что как раз сейчас настал тот редкий случай. В юные годы Иньюрен провел возле кровати Мечтателя немало часов. Она с дурным предчувствием шла за вестником по винтовой лестнице к спальне Тина. Если ее страхи оправдаются, это ничего, кроме боли, ей не принесет.

К своему облегчению, она нашла Тина, как всегда, крепко спящим. Смотрители, насколько могли, следили за его внешним видом. Тот, кто приглядывал за ним впервые и не знал его прошлого или будущего, мог вообразить, что это просто старый человек, который уснул всего мгновение назад. Для тех, кто знал лучше, существовали признаки его долгого, медленного освобождения от мира недремлющих. Его кожа стала сухой и уже окрасилась в цвет прекрасной слоновой кости, который постепенно распространялся по всему лицу. Редкие серебристые волосы лежали на подушке, как замершая сеть мертвого паука. Некоторая неровность покрывала на кровати намекала на то, что под ним находится истощенное тело.

Не возраст произвел такие перемены в теле Мечтателя. Он жил семьдесят лет; не так уж и много для на'кирима. Это Доля увлекала его все дальше от оболочки его плоти, и день за днем он стаскивал эту оболочку, как змея сбрасывает старую кожу. Каждые несколько месяцев приходил Амонин и возлагал руки на грудь Тина, стараясь предотвратить медленный распад телесной формы. Сеансы всегда оставляли целителя иссушенным, но редко на что-нибудь влияли. Только в Диркирноне или где-нибудь в самом глухом углу Адревана мог бы найтись на'кирим, который сумел бы превзойти опыт Амонина в целительстве, но и он не сумел бы помешать тому, что поглощало Тина. Самая важная часть Тина перестала заботиться о мире, в котором спало его тело, а без этого интереса даже Амонин мало что мог сделать.

Писец сидел рядом с кроватью и листал бумаги. Он встал, когда вошла Избранная. У него был вид человека, который мечтает с кем-нибудь поменяться своим местом.

Дежурный зашептал:

— Избранная, я думаю, что записал все. Но он говорил так сжато… и так быстро.

— О чем говорил? — спросила Сирис. Она наклонилась над исхудалой фигурой на кровати. Под полупрозрачными веками взад и вперед бегали глаза Тина, как жуки, мечущиеся под шелковистой тканью. Она подумала о том, что неизвестно, какие он видит знаки. Помнит ли он хотя бы, что остальные все еще здесь, в другом месте?

— Очень запутано, Избранная, — сообщил писец. — Может быть, вы разберете больше моего…

— Главное, — мягко настаивала она.

— Я думаю, упоминался Иньюрен. Возможно… Я думаю, смерть, Избранная. Его смерть. Но и что-то… кто-то еще. Человек, хотя Мечтатель говорил о нем, как о звере: звере с черным сердцем, давшем себе волю в Доле.

Сирис кивнула. Она этого и ожидала. Слова Тина редко были понятны по значению (да и как они могли быть понятными, если он бродит так далеко и по такой странной территории), но это сообщение вполне ясно, и оно сходится с тем, что Доля прошептала в ее собственном рассудке. Значит, Иньюрен ушел. Она не единственная в Хайфесте, кто чувствовал острую боль потери. Но что означает вторая часть? Этот другой человек? С некоторых пор у Сирис появилось глубокое, интуитивное ощущение, что назревают перемены. И теперь внутренний голос шептал ей, что если грянут перемены, то вряд ли они будут к лучшему. Слишком редким было такое чутье для недремлющего на'кирима, чтобы игнорировать сказанное.

С тревогой, запечатлевшейся у нее на лбу, она отправилась разыскивать Олина. Избранная всегда обращалась к Блюстителю Ворон в вопросах глубокой Доли. С тех пор как Иньюрен покинул Хайфест.

* * *