Рожденная революцией

– Какие еще теории? – рассмеялся Басаргин. – Рожайте, пока молодые, вот вам и вся теория, сказать по-научному.

– Лукич – боевой мужик. – Коля ушел от опасной темы.

– Все такие, – кивнул Басаргин. – Что в Питере про артели говорят? Скоро ли?

– Пятнадцатый съезд решил, значит, скоро, – сказал Коля. – Будем, как говорится, осуществлять кооперативный план товарища Ленина.

– Слышь, Коля, мне мужики другой раз такой вопрос задают: ну, допустим, сообща. Трудиться, значит. А делить?

– Кто сколько наработал, тот столько и получит.

– Это правильно, – согласился Басаргин. – А станут люди для всех, понимаешь, не для себя лично, а для всех трудиться так же горячо, как для себя? Это же как много о жизни понимать надо, чтобы в первую голову о людях болеть! – Басаргин даже головой закрутил от невероятности такого предположения.

– Я тоже очень сомневаюсь, чтобы в одночасье переделались людские души, – сказала Маша. – Авантюризм это.

– Ладно, – обиделся Коля. – В одночасье никто души переделывать не собирается; мы себе отдаем отчет, что дело это длительное, постепенное, так что не представляй нас дураками.

– Ты же сам рассказывал: едва начинаете вы реализацию какого-нибудь серьезного дела – сразу звонит Кузьмичев и требует «доложить» или как это? «Рапортовать» о том, что все в порядке. А сколько у нас любителей «рапортовать», ты считал?

– Не так много, как ты думаешь, – сказал Коля.

– Но и не так мало, как думаешь ты, – парировала Маша. – Самое страшное, если Кузьмичевы серьезную работу подменят бесконечным словоблудием и парадными рапортами по начальству.

– Я с ней согласен, – кивнул Басаргин. – Однако Грель через три версты будет, мне желательно про твой план наконец узнать.

– Тут нужен меткий выстрел, – сказал Коля. – Один ты что? Ничто, прямо скажем. Ну, узнаешь, где какая шайка-лейка была вчера. Где она будет завтра. Да ведь не одна шайка эта – много их. Смысл в том, чтобы попытаться собрать их в кучу, да и кокнуть разом!

– Легко сказать, – протянул Басаргин.

– Мы поможем тебе. Сейчас мы сойдем и пойдем пешком. Явимся к Серафиму – после долгой разлуки, попроведать. Представимся ему блатными. Если Серафим то, что я о нем думаю, а я, брат, десять лет о нем думаю, то Потылиха уже сообщила ему, что бритого в поезде убил неизвестный блатной. Это же подтвердит и Феденька. А мы с Машей попытаемся влезть к Серафиму и в доверие, и в душу, ясно?

Басаргин почесал в затылке:

– Лихо задумано. Ну, а если Серафим ни при чем? Такой вариант, говоря научно, ты предусмотрел?

– При чем, – задумчиво сказал Коля. – Прежде чем родителям сгореть, Феденька мне сказал: «Сон вспомни, Коля… Зовешь родителей, а дозваться не можешь». Он мне за десять минут до пожара это сказал.

– А откуда он про твой сон узнал? – удивился Басаргин.

– Мать про свой сон рассказала Серафиму, а Феденька, видать, от попа узнал и перевернул. Зачем ему поп об этом рассказал? И другое было. Накануне предрекал Серафим матери большие перемены. Так и случилось. В колдовство я не верю. Значит, Серафим знал! И готовил эти перемены. А Арсений? Бандит! А ведь он давний знакомый Серафима. Я тебе прямо скажу: подозреваю я, что Серафим Феденьке велел моих родителей спалить, чтобы корень мой вырвать, чтобы меня Арсению продать в помощь – прохожих промеж глаз лупить и деньги у них отбирать. Только доказательств у меня пока нет.

– Если ты прав – будут доказательства, – сказал Басаргин. – Условимся о связи. На южной околице Грели – изба в три окошка, а на крыше жестяной петух. Хозяина Тихоном кличут. Каждый вечер после семи жду тебя там. Тебя или твоих сообщений. Тихону верь, как мне, надежный человек.

– Серафим может приделать мне хвост, – сказал Коля.

– Понял, – кивнул Басаргин. – Если что – набрось пиджак на плечо, покажись на крыльце, – я приму меры.

– Ну, прощай, – сказал Коля. – Пошли, Маша.

Он взял с телеги чемодан, мешок. Басаргин поехал по дороге, а Кондратьевы свернули на узкую лесную тропинку.

Коля и Маша вышли на площадь. Здесь ничего не изменилось за десять лет, только церковь показалась Коле маленькой и убогой.

– Вот его дом, – Коля повел взглядом в сторону Серафимовой избы.

– Не сказать, чтобы дворец, – скептически заметила Маша. – Пойдем?

– Помни, – сказал Коля, – Серафим умен, хитер, потому держи ушки на макушке, говори меньше, чтобы невзначай не сболтнуть лишнего. Легенду помнишь?

– Ты «Иван», работал с Пантелеевым, я – твоя «маруха»… Работаем под интеллигентов – с моей, конечно, помощью.

– Продаем себя Серафиму не враз, – уточнил Коля. – А сообразно с обстоятельствами. Пошли.

…Серафим в старенькой, заплатанной рясе колол дрова. Увидев Колю и Машу, поднес ладонь к глазам:

– Господи! Царица небесная! Да не возвратится униженный посрамленным!

– Возвратится человеком, – улыбнулся Коля. – Здравствуйте, батюшка.

– Здравствуй, раб божий. Здравствуйте, барышня. Как поживаете? Эх, сапоги у тебя, – сверкнул глазками Серафим. – В начальство, поди, выбился?

– В Иваны попал. Не понимаете? Знакомьтесь. Это моя… Как бы сказать, – жена. Маша.

Священник галантно поцеловал Маше руку.