Рожденные на улице Мопра

— Ельцин это или Мудельцин — мне все равно… Я человека искал. Вот и пришел сюда. — Алексей мельком вспомнил Вику, на мгновение сжалось, радостно и тревожно, сердце. — Бунт делают не люди — время. Это бунт не ГКЧП. И бунт не против ГКЧП. Это бунт времени, бунт эпохи… Вот лежит, Паша, на дороге куча навозу. Надо ее убрать, чтобы дальше идти. Один будет рассуждать, что сапог резиновых нету, что черен у лопаты короткий, что раньше этих куч тут не было… А другой, засучив рукава, берет в руки лопату и эту кучу спокойно и упрямо разгребает. Чтобы все могли идти дальше.

— Горбачев? Или этот, — Павел мотнул головой в сторону Белого дома, — твой Ельцин лопату-то взяли? Да они шкурники! Я даже фактов приводить не буду — я это сердцем чую… На народ им плевать!

— Для истории пять, десять лет — это что двухдневный насморк для человека. В политике полным-полно было подлецов. Важно другое. Законы, по которым мы жили, умерли. Надо создавать новые… К прежнему не вернуться. Царство коммунизма оказалось не вечным. Животную суть человечества коммунисты все-таки не учли, хоть и считали себя материалистами.

— Научились вы здесь, в Москве, болтать. Газетчики, телевизионщики, деятели культур… Одно пустословье!

— Это правда, Паша. Но правда и другое. Там, у Белого дома, собрались люди… Пусть даже среди них половина пьяных бездельников…

— Тут нет народа! Тут нет рабочего класса, крестьянина. Да и сельский врач сюда не попрется.

— В том-то вся и беда, Паша! Народ у нас, русский народ, пассивен! Всё за него решают…

— Если мне отдадут приказ: стрелять по этому дому и по этой толпе, я его выполню! — отрезал Павел, поднялся, отворотился от брата, замерши стал глядеть в окно.

Алексей тоже поднялся с пристенной лавки, через плечо Павла тоже смотрел в окно.

Толпа перед Белым домом, казалось, все более сытилась победным настроем, свободолюбивым куражом. Седовласый профессор и бухгалтерша из театра «Ленком», механик с частного автосервиса и учительница английского, прокуренный, сутулый инженер из НИИ приборостроения и редакторша из издательства «Радуга», а с ними — пьяные студенты, бывшие «афганцы», меломаны, торговые служащие, — они сплотились, готовые кричать, топать ногами, драться, царапаться… за демократическую свободу, которой вкусили, которую ни за что не хотели отдавать.

Алексей не собирался смыкаться с ними, он оставался особняком. Любая толпа была ему чужда. Он хотел рассказать об этом Павлу. Он хотел разговорить брата, смягчить его сердце, — облегчить душу обманутого властью военного человека. Но долгой встречи у них не задалось.

В дверь кунга громко постучали. Павел открыл дверь. Рядом с взволнованным, побледневшим начальником штаба майором Блохиным стоял полковник милиции и двое милицейских офицеров в бронежилетах, с автоматами на перевес.

— Товарищ полковник, — быстро заговорил Блохин, — там вас генерал какой-то хочет видеть. С депутацией от Ельцина. Вот сопровождающие пришли.

Павел выбрался из кунга, поздоровался с милицейским полковником за руку, потом обернулся к брату, сказал с ехидным холодком:

— Матери письмо напиши, коммерсант! — последнее слово прозвучало из уст Павла как оскорбление. И непонятно было: простился так Павел или советовал брату ждать его возвращения.

— Взвод охраны! За командиром! — приказал майор Блохин лейтенанту Теплых.

Над Москвой густели сумерки. Солнце скатывалось за горизонт. Обочь сизых туч оно прорывалось красными лучами, багрило белостенный бунтующий дом, ластилось красными бликами к его стеклам. Павел Ворончихин косо взглядывал на солнечный огонь на этих стеклах. Окольцованное толпами, ощетинившееся баррикадами с проельцинскими плакатами и трехцветными флагами, здание Верховного Совета еще не выглядело победным, но и побежденным, казалось, уже быть не могло.

Что, путч провален? На то и путч, чтоб провалиться… Как все бестолково задумано! А может, все именно так и задумано? Но ведь и Ельцина пока никто не посадил на единоличный трон. Павел смотрел на набережные Москвы-реки, на перспективы улиц и проспектов. Брошенные без стратегического и тактического управления войска остались в Москве на поругание демократической толпы или на братание с этой толпой. Расхлебывайте, господа офицеры!

Павел миновал цепь милиционеров и вышел к небольшой свите военных и милицейских чинов. Тут же мелькнул черным долгополым одеянием священник. В центре свиты стоял генерал-майор. Стройный, чернявый, с загорелым круглым лицом и тонкими губами; из-под толстых черных бровей зло глядели черные острые глаза.

Перед Павлом расступились, освобождая проход к генералу.

— Командир полка… — представился Павел.

— Генерал Левчук. — Он подчеркнуто строго приподнял подбородок. — Вот что, товарищ полковник, уберите отсюда свой полк. По набережной вдоль реки. Маршрут покажут гаишники. Сопровождение дадут. Нечего здесь своими бэтээрами народ будоражить. Вашим же бойцам шею намылят.

— Вы кто? — спокойно и даже устало спросил Павел.

— Я уполномочен Верховным Советом Российской Федерации и лично Президентом России Ельциным Борисом Николаевичем.