Рожденные на улице Мопра

Но любой Смысл, Бог и Истина для человека тоже естественны, с их помощью человек становится не выше Природы, но открывает таинства самой Природы. Без теорий, гипотез, образов, без игры ума естественный человек пуст, скучен, примитивен ровно макака…

Сперва Алексей записывал на маленьком островке черного прибрежного песка текст Истины, долго размышлял над ним, редактировал, облегчал фразу и вместе с тем превращал ее в некую загадку, которая требовала осмысления, личностного наполнения и опыта жизни… Он не задумывался: будут ли прочтены его слова, — они будут прочтены им… В молодости Алексея смущали двойные, тройные, потаенные смыслы священных книг. Коли они трактуют Господни истины, они должны быть понятны и доступны, не путаны, не вычурны, рассуждал он. Позднее он понял, что путь к истине должен иметь загадку, сопротивление; только тот достоин постичь Истину, кто потрудится душою…

Он писал на песке:

Блаженство мира — есть блаженство в себе самом. Несовершенство самого себя и есть несовершенство мира. Истина — есть познание себя.

Фраза вышла длинной, второе предложение отчасти дублировало смысл первого. Алексей кумекал над песчаным временным текстом, сокращал слова. В конце концов он вышел на свою истину.

Истина — есть блаженство. Истина — есть познание себя.

Теперь фраза имела загадку, какую-то туманность… Все это придавало ей значимость.

На другой день он снова писал на песке. Ходил кругами. И выходило:

Религия — есть искусство. Истина — есть человек.

Ложь во благо — есть благо. Ложь во благо — есть истина.

Следующий новый день приносил новую Истину, новую строку.

Истина — не есть любовь к Богу. Истина — любовь к человеку.

Любовь человека к человеку — радость Богу.

Камень, на счастье, оказался не очень твердым, порода поддавалась под ударами тяжелого молотка и зубила. Но уже вырубая на камне первую Истину, Алексей понял, что трудов ему хватит на долгие месяцы.

Первая строка на камне должна была быть такова:

Истина — есть любовь.

XVI

Алексей трудился каждый день. За «смену» ему удавалось выбить не более одной полубуквы, чаще и того меньше; но он, словно старатель крот, точил и точил свое на камне, отвлекаясь на недолгий отдых, приготовление нехитрой пищи, на неизбежную рыбалку.

Однажды, когда ходил взад-вперед у воды и глядел на очередной стих: «Страсть — есть сила и жертва», начертанный на черном песке, Алексей заметил боковым зрением на склоне дрогнувший куст. Там кто-то был! Кто? Может, овца каким-то чудом забралась на горную тропу, может, мальчишки решили поглядеть, чего тут творит бородатый чудак. А вдруг злоумышленники? Призрак Мустафы промелькнул в сознании и средь нагорных кустов. Нет, злоумышленники не будут церемониться: место здесь тихое, безлюдное — чего им таиться и подсматривать? Тут был кто-то другой.

Теперь Алексей стал часто ловить себя на мысли и невольном ощущении, что за ним кто-то наблюдает, — наблюдает осторожно, робко, — и это, похоже, не горный козел или заблудшая овца, не степной заяц или лисица. Вдруг однажды, когда выбивал на камне буквенную бороздку, Алексей поднял голову вверх и увидел на тропе, за кустами, покрывшимися молодой яркой зеленью, юный лик, черные девичьи глаза. О, чудо! Он узнал ее! Чернявая юница, будто пугливая газель, стремительно бросилась вверх по склону, умчалась, черня мелькающим черным платьем свой путь.

Это была одна из тех школьниц, которую приводила к нему восторженная любительница прекрасного Альбина Изотовна. Алексей запомнил взгляд этой школьницы. Она смотрела на него большими черными глазами пугливо и вместе с тем жадно, вела себя чуть диковато, не произнесла ни слова, ни о чем не спросила. Он запомнил и мелкие родинки на смуглом лице — на щеке, над бровью — родинки не сильно выделялись, они были светло-коричнывыми, мелкими, разнили лицо с другими. Алексей запомнил, что зовут ее Гулией… Ах, вот кто за ним наблюдает!

Гулия сильно взволновала его сердце. Поначалу Алексей хотел выкинуть из головы черноглазую аборигенку-газель. Но ее гибкая прыгучая фигура, ее жадный взгляд мерещились и мерещились. Алексей теперь ждал Гулию, постоянно шарил взглядом по склону, где тропа.