Рожденные на улице Мопра

Заря тускло размазалась по краю моря. Сизые слоистые облака над горизонтом склеились, не пускали больше на воду закатного света. Зато на акваторию легла, нежно колеблясь, лунная дорожка, серебристая, как голос Гулии… Незаметные на глади волны лишь у берега чуть шептались, натыкаясь на валуны и скалы. Стало кругом тихо и трепетно.

— Я знаю, что такое страсть, — сказала Гулия. — Страсть — это любовь. В этом вся истина.

Ревность и жалость обожгли сердце Алексея: эта девочка уже знает, что такое любовь? Казалось, в этот миг они оба замерли, их сердца остановились; волны перестали перешептываться и затаились.

В небе светила луна. Уже ярко. Насыщенная. Вдруг она погасла. Тяжелое облако забралось на нее своей тушей. Красные клопы догорающего огня ходили по изгоревшим сучьям в костре. Мир померк, покрывшись, как одеялом, густой тенью.

— Я хочу, чтоб вы меня любили, — прошептала Гулия. — Я хочу, чтоб вы это делали сейчас. Я знаю, что такое любовь… Я люблю вас.

Алексей сидел околдованный и окаменелый. Он не смел пошевелиться, обнять Гулию. А когда все же нашел в себе силы осторожно приобнять ее, то почувствовал, что она вся дрожит. Она пылала и трепетала на волнах страсти. Стремглав Гулия обхватила его за шею и горячими алчными губами впилась ему в губы. Целовалась она умело, искушенно, хотя сама девичья страсть все же казалась зеленой, неоперившейся…

— Я люблю вас. Страсть — не есть жертва. Страсть — есть только любовь, — задыхаясь, шептала она и жалила лицо и шею Алексея поцелуями.

Он видел, как в темноте сияют сумасбродным слезным блеском ее глаза. А когда в небе вновь вспыхнула луна, столкнув с себя тушу облака, Алексей увидел ее открытое лицо, светлые родинки, трещинки на губах, даже черный пушок над розово-молочными разгоряченными и блестевшими от поцелуев губами.

— Я, — пролепетал он, — старше тебя, Гулия. Ты очень молода. Пройдет время и ты, Гулия…

Она порывисто вскочила. Черная тень опалила береговые камни и гальку — Гулия газелью кинулась на тропу в горы.

— Постой! Я провожу! — крикнул он.

Но он не догнал ее, не поймал, он и не хотел ее ловить.

В эту ночь Алексей, оставшись на берегу, почти не спал. Он казнил себя за непонимание и холодность, за трусость и предательство; он изводил себя худыми словами. Эта девушка обожгла его светлой чистой нежностью, сокровенным признанием, а он, сухарь, старый пень, которому едва за сорок, отверг, предал, надругался над ней, самой красивой, самой трепетной девушкой в мире. Потом Алексей кого-то молил, что все так вышло. Любовь — есть истина! Страсть — все же жертва… А сердце уже изнывало от желания новой встречи с Гулией и близкого жуткого счастья.

Гулия появилась на берегу через день. Так же близился вечер. Алексей сидел у костра, глядел на заходящее солнце. Он, конечно, каждую минуту ждал Гулию, ловил любой шорох со стороны горной тропки.

— Ты обиделась на меня? — спросил он.

— Нет.

— Ты уже любила кого-то?

— Нет.

— Ты не будешь ни о чем жалеть?

— Нет.

Они опять сидели у костра. Возможно, ждали, когда солнце утонет в море, и тень с гор накроет их счастьем любви и жертвой страсти… Алексей обнял Гулию. Она прижалась к нему. Но сегодня в ней не было прежнего огня. Страсть и волнение не разгорались: то ли она была сегодня другой, то ли над морем не зажглась пока соблазнительным светом полная луна.

Алексей огладил свои усы и бороду и потянулся, чтобы поцеловать Гулию. Тут грянул выстрел. Выстрел грянул так неожиданно, так оглушительно, так близко, что Алексей съежился и притиснул к себе Гулию.

На берегу у скалы стояли двое усатых мужчин в тюбетейках, в руках — ружья.

— Зачем вы пришли? — вскричала Гулия, шарахнулась навстречу.

— Молчи, глупая! — прикрикнул на нее старший из мужчин.

Другой, что был моложе, оттолкнул Гулию, чтоб не заслоняла путь к Алексею.

— Я ее отец, — сказал старший. — Вот где вы прятались… — Отец Гулии говорил глухим голосом с южным акцентом. — Ты развратник… Мы будем тебя судить. Наш род будет тебя судить. Гулия уже сосватана…

— У меня с ней ничего не было! — промолвил Алексей.

Вперед выступил брат Гулии.

— Нам сказали, она бегает к тебе уже месяц.

— Она смотрела, как я работаю…

— Мы видели, как ты с ней работаешь! — выкрикнул брат Гулии и угрозливо поднял на Алексея ружье.

Отец Гулии был более рассудителен:

— Говорят, ты известный художник… Уже не молодой человек. У тебя есть дети?

— Да… Я клянусь вам, что с Гулией у нас…

Вдруг сверху, со скалы раздался резкий, взвинченный, неуступчивый голос:

— Не троньте его! Если тронете, я брошусь!

Пока отец и брат вели допрос Алексея, Гулия пробралась наверх по тропе, выскочила на скалу.

— Вот дура! — прошипел брат.

— Мы его не тронем, дочка! — примирительно прокричал отец.

— Тогда уходите! — истерично выпалила Гулия.

Отец махнул ей рукой:

— Мы уходим. Спускайся!

— Безмозглая дура! — шикнул брат и демонстративно забросил на плечо ружье. — В клетку ее надо посадить.

— Посадим, — тихо согласился отец. — Сейчас ее не надо травить. Сейчас она больная…

— Из-за этого бородатого мазуна? — презрительно посмотрел на Алексея брат.