Рожденный убивать

Яров накинул на голову капюшон своего купального халата, чтобы прикрыть подкленное ухо, и пошел по длинному коридору в урологическое отделение, мучаясь уже другой проблемой. Как достойно проститься с врачами: хирургом, рентгенологом и лечащей Валентиной Ивановной. Как разойтись со своими соседями по палате и как поизящней провести ритуал прощания с медсестрами - включая Елену...

Вот, значит, как получается... Елена Викторовна Борисова. Сегодня нужно было решать и эту проблему. Хотя таковой - вне сознания Ярова - и не было. Но более месяца, проведенных им в больнице, тягостное течение времени скрашивалось для него теми днями, когда через двое суток на третьи дежурила эта странная, замкнутая и непонятная молодая женщина.

Жизнь среди больных, с их страданиями, камнями в почках, трубками, торчащими из тела, а главное - нескончаемыми разговорами о качестве анализов своей мочи, кала и крови - доводили Ярова до иступления. И для него появление этой спокойной и светлой сестры было знаком существования другого мира. Он нетерпеливо ждал двое суток на третьи, когда наступало её дежурство.

За эти сутки они не перебрасывались и десятком фраз. Но каждое из слов между ними казались Ярову наполненными двойным и даже тройным смыслом.

Вот, значит, как получалось... Теперь нужно было завершать этот месячный цикл недоговоренности. За воротами больницы никаких отношений не будет. Он двигался по коридору, быстро подбирая последние слова прощания:

"...В моей жизни, Елена, не было никаких сюрьпризов. Я жил в одномерном, плоском пространстве. Если приходили новые люди, новые знакомства, то я видел их ещё издалека. И знал, кто они и с чем идут. Вы для меня - совершенно неожиданны... непредсказуемы...Вы помогли мне здесь выжить..."

"Черезчур" - тут же смекнул он, но никаких менее напыщенных слов подобрать уже не мог, он уже видел пост дежурных медсестер и видел Елену.

Даже на низких каблуках она была с Яровым вровень ростом - сильное статное тело крупной молодой женщины двадцати пяти лет, уже имеющей пяти или шестилетнего ребенка. Лицо у неё было славянского типа, не та женщина, чтоб поражала сразу, с первого взгляда до судорог в животе. На конкурсах красоты призового места не возмет. Но по своим эстетическим позициям Яров принадлежал к тем, кто не верил, будто подлинные красавицы обитают на кино-теле экранах и подмостках подиумов. По его разумению, там, на экранах - выдрючивались попросту шалавы, делающие на своих весьма посредственных данных дешовую карьеру обычных блядей. Красавицы истинные не выползают на подиумы и боятся мелькать на экранах даже в микро-эпизодах. Им этого не надо.

По школьной привычке, для себя, он окрестил Елену своей "Прощальной звездой". Прощальная - для его жизни. Чего уж там говорить: мальчишеское и глуповатое определение, но во всяком случае, вполне искреннее.

Сейчас он чувствовал, как лицо его стянула неприятная маска трагической мрачности, с которой не было сил справиться. Он уже видел перед собой свет лампы, которая освещала дежурный пост медсестер, уже видел перед ним своего соседа по палате дикого старика Кирилла Чекменева и можно было либо пройти мимо, не останавливаясь, либо....

Старый дуралей Чекменев стоял возле Елены, перегнувшись пополам. Бутылка, подвешенная у него на шее, болталась между ног, а трубка из этой бутылки проникала в мочевой пузырь, поскольку мочеиспускательный канал старика не работал. Основная беда Чекменева заключалась в том, что его поначалу следовало бы отправить не сюда, в урологию, а в "Белые Столбы", в "Кащенко", в учреждение, где ему навели бы поначалу порядок в круто "поехавшей крыше". Старик понимал окружающий мир весьма своеобразно скажем так. Трубка в животе и бутылка с мочой между ног не мешали ему щипать молоденьких сестер за задницу и грудь, отпускать комплименты в стиле деревенского гармониста. Он был космат, скрючен, а вставные челюсти оснащали его речь подсвистыванием, шипением и цоканием.

- Ленулька - красулька, ты ж прекрасная деваха! - подвизгивал, подсвистывал и цокал дешовыми челюстями чертов ухажор возле Елены. - Как вырвусь отседова к себе на хутор, дом тебе свой отдарю! Королевной там будешь, на хрена тебе здесь ссаки и говно за всякими засранцами подтирать, да ещё хер им перед операцией брить?!

Яров услышал грудной и мягкий смех Елены и сердце у него екнуло. Он вдруг понял, что сам не лучше Чекменева. Но каждый мужчина - дурак: даже если у него в семьдесят лет между ног болтается бутылка с собственной вонючей мочой, все одно полагает, что в облике его сохраняется что-то зазывное и для женщины привлекательное.

- А ешо, Ленка, мы до внука моего махнем! Он, говнюк, себе избу купил на Флориде какой-то, там говорит море, крокодилы и все девки голые ходют! А я тебе взамен своего наследства ещё и мочу со своим говном-анализом оставлю!

Но Елена так же мягко засмеялась и на это предложение, а Яров, сделав ещё пару шагов, уже увидел её - рослую молодую женщину, которой кривой дедушка-ухажор не достигал и до груди.