Рождественские истории

— О, все прошло, совсем прошло! — Молодая женщина торопливо взмахнула рукой. — Доброй ночи!

— Доброй ночи, — ответил Тэклтон. — Доброй ночи, Джон Пирибингл! Калеб, осторожнее с коробкой. Уронишь, убью. Темно, как в бочке, и ненастье. Доброй ночи!

Он бросил еще один острый взгляд на обитателей дома и вышел, сопровождаемый Калебом, согнувшимся под свадебным тортом.

Возчик был настолько поражен поведением своей маленькой жены, так спешил утешить и приласкать ее, что до сей минуты едва ли осознавал присутствие незнакомца. Тот по-прежнему стоял у очага.

Джон хмуро сказал:

— Нечего ему здесь делать. Как бы так намекнуть?

Старый джентльмен повернулся к нему.

— От всей души прошу прощения, дорогой друг. Тем более что, как я вижу, ваша жена не вполне здорова. Однако мой слуга, без которого в своей немощи, — тут он коснулся ушей и покачал головой, — я почти не могу обходиться, еще не прибыл. Боюсь, вышла какая-то ошибка. Непогода, от которой меня так замечательно укрывала ваша великолепная повозка (чтобы мне всегда так везло!), еще не стихла. Взываю к вашей доброте и милости: позволено ли мне будет снять здесь постель?

— Да, да! — закричала Кроха. — Да, конечно!

— О, — только и сказал возчик, удивленный быстротой этого согласия. — Ну… Я не возражаю… однако не очень-то я уверен, что…

— Тс-с! — перебила его жена. — Милый Джон!

— Он же глух как пень.

— Знаю, но… Да, сэр, конечно! Да!!! Конечно!!! Я тогда прямо сейчас постелю ему, Джон.

То, как она торопливо выскочила, взволнованная и возбужденная, было так непривычно, что возчик проводил ее полным замешательства взглядом.

— А чьи мамочки стелют сейчас постельки? — воскликнула мисс Слоубой, обращаясь к младенцу. — А кто у нас такой темноволосый и кудрявый, когда с него снимают шапочки? А кто сидит тут у огня, пугает всех вокруг?

С необъяснимым притяжением разума ко всяким пустякам (что часто порождает сомнения и неуверенность), расхаживающий взад-вперед возчик поймал себя на мысли, что раз за разом повторяет эти абсурдные слова. Так что, в конце концов, он выучил их наизусть и все равно продолжал твердить, как урок, — и тут Тилли, произведя столько поглаживаний маленькой лысой головки, сколько сочла полезным и благотворным по своему опыту няньки, снова натянула на младенца чепчик.

Джон в замешательстве расхаживал взад-вперед.

— «А кто сидит тут у огня, пугает всех вокруг?» Хотел бы я знать, что напугало Кроху.

Он изо всех сил гнал из сердца намеки Тэклтона, однако они наполняли его смутной неясной тревогой. Тугодум по натуре, он теперь — как и обычно — беспокоился оттого, что упустил нечто важное. У него и мысли не было связывать что-либо, сказанное Тэклтоном, с необычным поведением жены, однако две этих причины для беспокойства забрались ему в голову одновременно, и теперь добрый возчик не мог их разделить.

Вскоре постель была готова; и гость, отказавшись выпить на сон грядущий чаю, вышел. Кроха, — все уже в порядке, уверяла она, все в совершенном порядке, — приготовила в уголке у камина большое кресло для мужа; набила трубку и протянула ему; взяла свою маленькую скамеечку и присела рядом.

Она всегда садилась на эту скамеечку. Полагаю, она считала сей предмет залогом доброго настроения в доме.

Осмелюсь сказать: вне всякого сомнения, Кроха была лучшей набивальщицей трубок во всем подлунном мире. Смотреть на то, как своим мягким мизинчиком она приминает в чашечке табак, как потом дует, чтобы прочистить дымовой канал, как затем озабоченно продувает его еще и еще, на всякий случай, как подносит к глазам и осматривает со всех сторон и строит во время осмотра недовольную гримаску, — редкостное удовольствие. Она к тому же и разжигальщицей табака была такой же замечательной: поднести зажженную бумажку к самому носу сидящего с холодной трубкой наготове возчика и совсем-совсем не обжечь его — искусство, высокое искусство.

И Сверчок, и чайник это признавали! А еще пламя, снова ярко запылавшее! И Косильщик в часах! А с наибольшей готовностью, довольный и умиротворенный, признавал это сам возчик!

И пока он основательно и задумчиво пыхал старой трубкой; пока тикали ходики, пока бушевало пламя в очаге; пока издавал свои трели сверчок, этот Гений очага и дома (ибо таков сверчок и есть), в кухне тихо появился его призрачный двойник и населил помещение знакомыми образами. Их роилось множество: всех видов, форм и размеров. Беззаботные дети, весело собирающие полевые цветы; юные застенчивые Крохи и другие — с первой, едва проявившейся чувственностью. Вот Кроха-новобрачная: она стоит у двери и с интересом рассматривает связку ключей от хозяйства; вот Кроха, юная мать, несет крестить младенца, и призрачная нянька семенит следом; вот Кроха созревшая, при этом по-прежнему молодая и цветущая, наблюдает за крохами-дочками, когда они веселятся на деревенских танцах; вот она же, погрузневшая, окруженная тесной толпой румяных внуков; вот иссохшая дряхлая Кроха, опирающаяся на палочку и медленно плетущаяся вперед.