Рождественские истории

— Она старалась. — В голосе возчика сейчас звучали чувства, которых он никогда прежде не показывал. — Я только сейчас начинаю понимать, как же она старалась, моя усердная и прилежная жена! Как добра была все это время; сколько всего сделала, какое храброе и сильное у нее сердечко; да будет этому свидетелем все то счастье, которое я познал под этим кровом! Воспоминание об этом станет мне помощью и утешением, когда я останусь здесь один.

— Один? — переспросил Тэклтон. — О! Так вы намерены предать это дело огласке?

— Я намерен, — ответил возчик, — воздать ей за ее величайшую доброту, обеспечить все возмещение, какое только в моих силах. Я освобожу ее от ежедневной муки неравного брака, от постоянных усилий эту муку скрывать. Она будет свободна настолько, насколько я смогу дать ей эту свободу.

— Возмещение! Ей! — Тэклтон принялся крутить собственные немаленькие уши. — Нет, здесь что-то не так. Я просто не расслышал, верно?

Возчик ухватил Тэклтона за воротник и встряхнул, точно щенка.

— А ну-ка, послушайте! И уж постарайтесь услышать как надо. Я говорю разборчиво?

— Совершенно разборчиво, — прохрипел Тэклтон.

— И вы меня понимаете?

— Прекрасно понимаю.

— Я сидел здесь, у очага, всю прошлую ночь. Там, где она часто сиживала рядом, повернув ко мне свое милое лицо. Я воскресил в памяти всю ее жизнь, день за днем. Перебрал все, что только мог вспомнить, самые мелкие подробности. И, клянусь, если Всевышний умеет различать виноватых и невинных, — она невинна!

О, неколебимый Сверчок за очагом! О, верные духи домашнего крова!

— И больше не осталось ярости и сомнения — только горечь. В несчастливую для меня минуту прежний возлюбленный, куда больше подходящий ей по вкусам и возрасту, нежели я; возможно, покинутый ею ради меня; покинутый против воли, — теперь вернулся. В несчастливую для нее минуту, захваченная врасплох, не имея времени подумать, она мне не призналась — и стала соучастницей его обмана. Вчера они встретилась, чему мы оба были свидетелями. Это дурно. Однако во всем остальном она невинна, если на земле существует правда!

— Если таково ваше мнение…

— …то ее нужно отпустить, — закончил за Тэклтона возчик. — И я отпускаю, с благословением и безмерной благодарностью за счастливые часы, которые она мне подарила, — и с прощением за ту боль, которую причинила. Отпускаю — и пусть в душе ее царит покой, вот чего я ей желаю от всей души! Она не научится меня ненавидеть; станет испытывать ко мне более добрые чувства, если я не буду тащить ее за собою, и цепь, которой я приковал ее к себе, станет все же немного легче. Сегодня — годовщина того дня, когда я забрал Мэри из отчего дома, не заботясь о ее чувствах. Сегодня она вернется туда, и я больше никогда ее не потревожу. Ее родители будут здесь: мы собирались отпраздновать годовщину свадьбы вместе, — и они увезут ее с собой. Пусть спокойно живет — с ними или в ином месте — достойно и мирно. Я ей доверяю, и это неизменно. Если я умру раньше, — а ведь это вполне возможно: она много моложе меня, к тому же сегодняшняя ночь далась мне недешево, — она будет знать, что я помнил и любил ее до последнего! Вот так заканчивается то, что вы мне показали. Все, конец!

— О нет, Джон, не конец! Умоляю, не говори так! Совсем не конец! Я подслушивала, я слышала твои благородные слова. И не могу сделать вид, что их не слышала! Не говори сейчас, что все закончилось, дай мне время до боя часов, пожалуйста!

Она вошла почти сразу после негоцианта и все время оставалась здесь. Она не смотрела на Тэклтона, не обращала на него внимания, словно его здесь и не было, и не отводила глаз от мужа, — при этом стараясь оставить между ними как можно больше расстояния. И хотя она говорила горячо и искренне, она по-прежнему не приблизилась к нему ни на шаг. Как же это отличалось от ее прежнего поведения!

Возчик слабо улыбнулся.

— Ни одна рука не заставит часы отбивать для меня время, которое ушло. Впрочем… Пусть так, если ты желаешь, дорогая. Они пробьют еще раз. Это такой пустяк. Я бы постарался угодить тебе и в чем-то более трудном.

— Все это замечательно, — буркнул Тэклтон, — только мне пора идти: в то мгновение, когда часы примутся бить снова, мне нужно уже ехать к церкви. Доброго утра, Джон Пирибингл. Сожалею, что лишен удовольствия оставаться в вашем обществе. Сожалею об утрате, обо всем, что произошло!

— Я все ясно сказал? — еще раз переспросил возчик, провожая его до двери.

— О, совершенно ясно.

— И вы это запомните?

— Ну, если вы понуждаете меня об этом упомянуть, — произнес Тэклтон, предусмотрительно забравшись в пролетку, — должен заметить, все это было настолько неожиданно, что я вряд ли когда-либо забуду.

Возчик ответил:

— Тем лучше для нас обоих. Прощайте. Желаю счастья!

— Жаль, что не могу пожелать того же и вам. Однако же не могу. Между нами (я ведь вам это уже говорил, а?), думаю, мой брак сложится удачно: до сих пор Мэй не пыталась выказать мне какую-то там любовь или дружелюбие. Прощайте! И берегите себя!