Рождественские рассказы

Мы подъехали, пробились к подъезду и остолбенели просто... перед нашими глазами была картина страшного разрушения... Два этажа, тот, который занимал Овинов и под ним, были в развалинах. Вместо красивых окон с цельными зеркальными стеклами зияли безобразные дыры, и сквозь них мы видели только груды обломков и мусора, в которых местами виднелось нечто похожее на остатки мебели, бронзы, картин, вообще всего, что составляло роскошную обстановку квартиры.

Оказалось, что ровно в час, в тот именно час, когда мы все должны были бы сидеть за столом, наслаждаясь устрицами и дорогим вином, взорвало газометр, устроенный как раз под столовой Овинова, в подвальном помещении... Много бы от нас тогда осталось...

Овинов стоял бледный, как полотно, не слушая расспросов брандмейстера и еще какого-то полицейского офицера...

— Делайте, господа, свое дело... Я после... после... не теперь! — проговорил он и направился вновь к экипажу.

Мы тоже молча заняли свои места в экипажах...

Тронулись... Знаете ли куда?.. Нет?.. Ну, так я вам скажу!

Мы поехали... Словно сговорились, а ведь ни словом не перекинулись... Одна мысль руководила теперь всеми нашими, окончательно уже протрезвевшими, просветленными головами.

Мы поехали к Неве, далее, через Троицкий мост, прямо, к часовне, что на том берегу... Мы, переехав этот бесконечно длинный мост, оставили свои тройки и дальше пошли пешком... Неловко стало с бубенцами да к такому святому месту, и...

— Эх, господа! Несчастные, право, несчастные, жалкие даже те люди — людишки просто, кто не умеет жарко, всей душой и сердцем, забыв все земные помыслы, молиться перед престолом Всевышнего.

Это — тоже случайность!..

ЗА ДРУЖЕСКОЙ ЖЖЕНКОЙ

Они собрались за свой обычный стол, в маленьком, но уютном ресторане «Карл и Фриц» давно уже, с часу дня, а теперь половина пятого... По случаю отвратительной настоящей петербургской погоды, их завтрак слишком уже затянулся... Да и куда же им пока деваться? Не идти же фланировать по Морской и Невскому, под этим непрестанным дождем, по такой скользкой и вонючей грязи? В такую погоду только нужда и служебные обязанности могут заставить бегать по лужам тротуаров, перепрыгивать через шаркающие метлы озлобленных дворников.

Все трое были безукоризненно порядочные люди, т.е. удовлетворяющие всем принятым условиям порядочности, по крайней мере внешней, в душу ведь не заглянешь, душа — потемки, и кроме того люди совершенно независимых взглядов, и этой независимостью они очень гордились. Все трое были связаны между собой узами теплой дружбы и состояли «на ты» и все были довольно известны в столице и даже вне пределов оной, на расстоянии по крайней мере, предельного района дачной жизни.

Позволю себе, впрочем, напомнить читателям их имена: Серж Костыльков, Жорж Мотыльков и барон Доппель-Плюнель. Ну, теперь, кажется, все ясно и не требует дальнейших пояснений.

Их видали и по одиночке, и всех группой, всегда и везде, где должны появляться порядочные молодые люди, в возрасте от тридцати до пятидесяти лет — и никто никогда не знал точно ни их настоящего положения, ни их средств к жизни... В театрах они появлялись только на первых и бенефисных представлениях и всегда в первых рядах, на всех больших балах также, в безукоризненных фраках и белоснежном белье. На улицах они грациозно раскланивались с пассажирами самых блестящих экипажей, особенно с пассажирками, и всегда при этом грациозно приподнятый цилиндр и дружески сияющая улыбка встречали соответственные движения и выражения... Знакомства их были необыкновенно обширны, чуть не весь город, и они везде успевали попадать — где нужно и когда нужно. Они были членами разнообразных клубов, начиная от клуба велосипедистов и кончая морским яхт-клубом, что на Морской, так, по крайней мере, они говорили, не заботясь, в силу независимости взглядов, о том, верят ли им, или не верят, но что уж вне всякого сомнения — они были почетными посетителями всех чисто воспитательных музыкально-вокальных заведений, куда почему-то вход кадетам и гимназистам строго воспрещается. Почет свой они могли доказать даже документально, ибо нужные для сего документы были всегда с ними и аккуратно возобновлялись при начале каждого сезона. Они даже были членами одного негласного клуба, существовавшего, впрочем, недолго — это клуб «des décaves», сборным центром которого был ресторан под фирмой «Карл и Фриц» и именно тот стол, за которым они в данную минуту торжественно заседали.

В силу той же порядочности они все трое обладали катарами желудка, а потому меню их завтрака было очень скромное: Серж Костыльков потребовал два яйца всмятку, Жорж Мотыльков — три таковых же, только барон Допель-Плюнель остался верен своему национальному вкусу и заказал свиную котлету с кислой капустой. Водку же они пили, хотя и маленькими рюмками, но с особенным ожесточением, учащая приемы и приговаривая перед глотком давно уже надоевшую прибаутку:

— И как это подлецы извозчики могут пить такую мерзость!