Рождественские рассказы

Вот тут и начались наши бедствия. К вечеру стало холодать; с утра мы еще ничего не ели и не пили, а у нас ни шинелей, ни продовольствия — все осталось на повозках, а повозки исчезли вместе с проклятыми бурами. Ночь наступила быстро. Пустыня населена волками, да и всякой другой хищной тварью; кто знает, может быть, и львы бродят поблизости. Мы безоружны, кроме дерзкого сержанта Дика, а тот идет далеко стороной, совсем взбунтовался и не подходит из боязни быть арестованным, а как его арестуешь, когда тот с ружьем и грозится, что откроет по нас огонь. Говорит, что будет жаловаться самому главнокомандующему, а ведь он не прав. Ты, милая Клара, может быть, сама в душе разделяешь его мнение... Это на тебя будет похоже, но я тебе докажу — ведь ты не знаешь, не хочешь понять высших соображений, ты смотришь поверхностно, также как и глупый Дик. Хорошо. Слушай же; мы попали под огонь буров, мы не могли знать, сколько их, ведь это потом оказалось, что их не было и двухсот человек против целого батальона королевской гвардии. Ты знаешь, какие стрелки эти полудикари? Продолжай они свой губительный огонь, наш батальон был бы истреблен, это случалось, и тогда Англия потеряла бы не только несколько сот ружей и боевого снаряжения, но и столько же храбрых своих защитников. Ну, что такое составляет ценность этих ружей? Пустяки! Государство снабдит нас новыми, еще, может быть, лучшими, и мы снова, как ни в чем не бывало, готовы будем стать на стражу всяких британских интересов, на стражу чести государства. А слово... Ну, может ли иметь какое-нибудь значение слово, данное врагу, слово, очевидно, вынужденное? Ведь должен же понимать этот косматый идиот, что англичанин повинуется только своим законам и властям. Вот это все и пришлось объяснять не только тебе письменно, но и наш полковник должен был разъяснить потом на походе солдатам, ибо дурной пример Дика повлиял дурно на людей, нашлись его сторонники, и дело кончилось бы худо для командира и нас, офицеров, если б мы их не убедили, наконец, что выгоднее остаться живыми и продолжать получать усиленное содержание, а под конец в лавровом венке вернуться со славою на родину, чем валяться падалью в пустыне, как те, что были убиты на месте роковой встречи, о которых мы в суетах так и позабыли. Кстати я должен тебе сообщить, что находка покойного Брэкена, тот золотой хронометр, теперь у меня. Ведь лейтенант упал как раз к моим ногам, и я не счел себя вправе оставить такую ценную вещь в руках врага.

Наступила ночь. О, как долго тянулась эта проклятая ночь! Мы сидели кучами и боялись сомкнуть глаза... мы боялись идти, чтобы не наткнуться на какой-нибудь новый отряд буров. Ведь в темноте они не могли бы разглядеть нашего белого флага... да вдруг бы открыли по нас канонаду!..

А тут этот пронизывающий до костей холод и невыносимая резь в пустых желудках... Проклятая война!.. Я, право, нахожу, что правительство еще очень мало оплачивает переживаемые нами риск и лишения...

С рассветом мы тронулись далее... Не успели мы отойти милю от места нашего печального ночлега, как заметили признаки близости врага. В лощине, у самого ручья, пробиравшегося между камнями, сидел бур, в широкой, нахлобученной чуть не по самые плечи войлочной шляпе... А поблизости щипала травку жалкая пегая кляченка... Кажется, он был один, ибо местность была открытая, и мы никого не заметили поблизости... Первая мысль нашего полковника была немедленно атаковать.