Рождественские сказки Гофмана. Щелкунчик и другие волшебные истории

Она сделала движение, будто желая схватить руку Перегринуса, но быстро отступила назад и глубоко и облегченно вздохнула. Затем милая улыбка, как приветливая утренняя заря, озарила личико девушки, и она начала благодарить и благословлять Перегринуса за все его благодеяния ее отцу, ее матери, и не только за это – нет! – за его кротость, его ласку, за ту радость и блаженство, которые он принес детям своими подарками на Рождество. Она проворно освободила отцовское кресло, которое было завалено книгами, рукописями, непереплетенными тетрадками, пододвинула его к Перегринусу и с радушием и гостеприимством просила его сесть. Затем она достала отлично переплетенного Ариосто, осторожно провела полотняным платком по сафьяну и с сияющими глазами подала Перегринусу мастерское произведение переплетного искусства, зная хорошо, что Перегринус воздаст должное прекрасной работе ее отца.

Перегринус вынул несколько золотых, но прелестная девушка, заметив его движение, поспешила сказать, что она не знает цены за работу и оттого не может принять уплаты, а потому, не соблаговолит ли господин Перегринус обождать несколько минут, так как отец ее должен сейчас возвратиться. Перегринусу показалось, будто презренный металл в его руке сплавился в комок, и он опустил в карман золотые гораздо скорее, чем их вынул.

Когда Перегринус совершенно машинально сел в широкое кресло Лэммерхирта, девушка взялась и за свой стул. Из вежливости господин Перегринус инстинктивно вскочил с места и хотел сам пододвинуть ей стул, но тут нечаянно вышло так, что он вместо спинки стула схватил руку девушки и, когда осмелился тихонько пожать эту драгоценность, ему почувствовалось еле заметное ответное пожатие.

– Киска, киска, что ты делаешь? – обратилась вдруг девушка к кошке и подняла с полу клубок, который та держала в передних лапках, принимаясь за мистическое свое тканье. Затем она с детской непринужденностью взяла за руку плававшего в облаках восторга Перегринуса, подвела его к креслу и еще раз попросила его присесть, сама же уселась против него, занявшись каким-то женским рукоделием.

Перегринус носился по волнам бушующего моря.

– О, принцесса! – вдруг прошептал он, сам не зная почему. Девушка испуганно взглянула на него; ему представилось, что он оскорбил прелестную, и он воскликнул грустно и нежно: – Моя милая и дорогая mademoiselle!

Девушка покраснела и сказала с прелестной девичьей застенчивостью:

– Родители зовут меня Розочкой, зовите и вы меня так, милый господин Тис, ведь я тоже принадлежу к числу детей, которым вы сделали так много добра, и которые так вас уважают.

– Розочка! – воскликнул вне себя Перегринус и едва удержался, чтобы не пасть к ее ногам.

Тут Розочка стала ему рассказывать, спокойно продолжая свою работу, про то, как война разорила ее родителей, как ее приняла к себе на воспитание тетка, жившая в соседнем городке, как эта тетка умерла несколько недель назад, и как она возвратилась тогда к родителям.

Перегринус слышал только сладостный Розочкин голос, почти не вникая в смысл ее слов, и лишь тогда убедился, что все это не одни блаженные грезы, когда вошел в комнату Лэммерхирт и сердечно его приветствовал. Немного спустя появилась и жена с остальными детьми. И как часто в неисследованных глубинах человеческой души, в самых странных сочетаниях перекрещиваются разные мысли, чувства, впечатления, так случилось и с Перегринусом, что даже в экстазе, открывшем ему впервые небесное блаженство, ему вдруг вспомнилось, как порицал его ворчливый Пепуш за подарки детям Лэммерхирта. Ему было очень приятно узнать, что никто из детей не расстроил себе желудка его сластями, а радостно торжествующий взгляд, даже некоторая гордость, с которыми они посматривали на высокий стеклянный шкаф, где хранились блестящие игрушки, показывал, что они считали последние подарки чем-то необыкновенным, что больше никогда не может повториться.

Итак, брюзгливый чертополох был совершенно не прав.

«О, Пепуш, – сказал про себя Перегринус, – в твою помутившуюся, расстроенную душу не проникает ни один луч истинной, чистой любви!» Тут Перегринус подразумевал, конечно, нечто большее, чем сласти и игрушки.

Тихий, скромный, добрый Лэммерхирт с видимым удовольствием посматривал на Розочку, которая, хлопоча по хозяйству, то выходила, то опять входила в комнату, принесла хлеба и масла, накрыла маленький столик в углу и стала готовить бутерброды своим меньшим братьям. Дети весело теснились к любимой сестре и если, по простительной ребяческой жадности, раскрывали рты немного шире, чем следовало, то это нисколько не нарушало домашней идиллии.

Перегринуса восхищало все, что делала прелестная девушка, безо всякого отношения к Вертеровой Лотте с ее бутербродами.