Рождественский пирог

Дэйви наяривал на рояле старые фокстроты, и я танцевала с Артуром — он был такой же пьяный, как и я. Потом я плясала с какими-то рыбаками. Мимо в танце пронеслись Джокаста с Эдвардом. Джокаста крикнула, что ей очень весело и она надеется, что мне тоже.

О, конечно. Ужасно весело. Может, мне и разбили сердце, но весело было просто дьявольски.

Когда я остановилась перевести дух, рядом тут же возник Патрик. Дэйви заиграл очередную мелодию, и Патрик потащил меня танцевать. Я бы рада сказать, что мы плавно кружились в вальсе по залу, но, откровенно говоря, я к тому моменту едва стояла на ногах. Мне с трудом удавалось удерживать себя в вертикальном положении — не без помощи Патрика.

— Ты как, в порядке? — спросил он.

Я кивнула. Потом послала епископу воздушный поцелуй.

— Ты не обращай внимания на слова Алекса. Не знаю, что у вас там происходит. Но могу догадаться. Он — как лишай, мне всегда так казалось. Чужие жены и подруги частенько его подхватывают, но болеют недолго.

Мне вдруг стало тошно.

— Поппи, с тобой точно все хорошо?

Разумеется, не все! Я самая обычная женщина — судьба забросила меня к этим людям, и я искренне поверила, что Алекс — тот самый, мой единственный. Что он избавит меня от одиночества и подарит мне эту безумную семью. А теперь? А теперь я узнала, что его дура Клавдия беременна, а сам Алекс — спец по чужим женам. Так что, сами понимаете, мне было очень даже нехорошо, мне было тошно, и я до смерти хотела домой.

Я резко остановилась. Вот теперь мне стало по-настоящему дурно, и я поискала взглядом ближайшую дверь.

С трудом доплетясь до уборной, я заперлась там, включила холодную воду и долго плескала себе в лицо. В туалете воняло хлоркой — явно приложила руку Клавдия. В дверь постучали, послышался голос Патрика.

— Уходи, — прохрипела я. — У меня все нормально, я скоро. — И сползла по стеночке на холодный каменный пол.

Послушайте моего совета: если когда-нибудь вам будет плохо от свалившихся на вас несчастий или от непомерного пьянства, начинайте считать. Неважно, что считать — плитки на полу, кирпичи в стене, полотенца, сложенные стопкой, книги на полке, да что угодно.

Я насчитала двести девять кирпичей в стенах и едва не отморозила себе зад, зато почувствовала себя несколько лучше. Покачиваясь, я встала и уставилась в видавшее виды заляпанное зеркало. Жуть. Нос лоснится, глаза опухли, от макияжа остались одни воспоминания. Волосы торчат в разные стороны, да и лицо какого-то зеленоватого оттенка. Я снова умылась и попила воды из-под крана. Достала из сумочки помаду и пудру. Сейчас бы сюда того парикмахера, но придется справляться своими силами.

В дверь опять постучали.

— Поппи, если ты сейчас же не выйдешь, я сломаю дверь! — прокричал Патрик. — Я за тебя волнуюсь.

— Выхожу, минутку.

Еще раз взглянув на свое отражение, я вздохнула и покинула убежище. Я решила, что стыдиться мне нечего, и если вдруг захочется снова поцеловать Патрика, я это сделаю.

Вечеринка смахивала на средневековую вакханалию. Пунш ударил гостям в голову, и все расслабились. Епископ отплясывал с Соней, владелицей антикварного магазина, а его супруга горланила у рояля популярную песенку. Двое рыбаков оседлали лошадь с карусели, Том, Эдвард и Артур танцевали вокруг арфы, явно практикуя свободный экспрессионизм Айседоры Дункан.

Я еще разок уверила Патрика, что чувствую себя хорошо, и он объявил, что принесет мне воды. Заметив Табиту с Одессой, я направилась к ним.

— Что с тобой? — спросила Одесса, прожигая меня своим ведьминым взглядом.

— Ничего, все нормально, — ответила я.

Рядом уже маячил Патрик со стаканом воды. Какой он все-таки милый, подумала я. Патрик завел разговор с Табитой и ловко подвел к тому, чтобы она вытянула из него загаданное слово.

И стоило ему произнести «примат», как Табита с Одессой завопили:

— Угадал!

И вскоре вся толпа собралась вокруг нас, сотрясая стены замка громовым воплем:

— У-га-дал! У-га-дал!

На голову Патрика водрузили золотую корону, а Табиту принялись тискать и целовать. Она выглядела ужасно довольной, даже разрумянилась немного. Эдвард горделиво поглядывал на дочь. Джокаста, сама жаждавшая победы, тоже взирала на Табиту с гордостью. Дэйви достал свой блокнот в кожаном переплете и вписал в него имя победителя, слово и дату.

Я дернула Табиту за руку и прошептала:

— Скажи все Эдварду, сейчас подходящий момент…

Она неуверенно оглянулась на меня. Какого черта я лезу не в свое дело, подумалось мне. Это все пьянство, но, с другой стороны, Эдвард пребывает в таком благостном расположении духа, что можно запросто выложить ему и о ребенке, и о том, что она собирается продать свое новое кольцо.

Толпа все еще восторженно скандировала имя победителей, а потом все мужчины вдруг запели. Песня была похожа на церковный гимн, в ней говорилось о человеке по имени Трелони.

«А выживет ли Трелони? Или ему суждено умереть? Триста корнуоллских мужчин прекрасно знают, за что!» — орали гости.

Интересно, кто такой этот Трелони? Он что, умер?