Рождество под кипарисами

Второго ноября Матильда вернулась. В тот день Аише позволили не ходить в школу, и она ждала мать на дороге, сидя на деревянном ящике. Увидев приближающуюся машину отца, она поднялась и замахала руками. Цветы, собранные утром, уже завяли, и она раздумала их дарить. Амин затормозил в нескольких метрах от ворот, и Матильда вышла из машины. На ней было новое пальто, элегантные туфли из коричневой кожи и соломенная шляпка не по сезону. Аиша залюбовалась ею, сердце ее готово было выскочить из груди от любви. Ее мать была воином, вернувшимся с фронта, раненым воином-победителем, скрывавшим свои секреты под медалями. Она прижала к себе дочь, уткнулась носом в ее шею, запустила пальцы в курчавую шевелюру. Аиша показалась ей такой легкой, такой хрупкой, что она испугалась: а вдруг, обнимая ее, она сломает ей ребро?

Они пошли к дому, держась за руки, и тут появился Селим на руках у Тамо. За этот месяц он сильно изменился, Матильда заметила, что он растолстел, наверняка из-за жирной пищи, которую готовила служанка. Но в этот день ничто не могло ее расстроить или рассердить. Она была спокойна и безмятежна, потому что решила принять свою судьбу, смириться с ней и попытаться что-то с ней сделать. Пока она входила в дом, пересекала залитую зимним солнцем гостиную, пока в ее комнату вносили чемодан, она думала о том, что сомнение – вещь вредная, что выбор порождает страдания и разъедает душу. Теперь, когда она приняла решение, когда у нее не было пути назад, она чувствовала себя сильной. Она черпала силу в своей несвободе. Ей, вдохновенной лгунье, актрисе воображаемого театра, пришла на память строфа из «Андромахи», которую она учила в школе: «Вслепую предаюсь судьбе, меня ведущей»[20].

Дети не отходили от нее весь день. Они висели у нее на ногах, и она делала вид, будто шагает, несмотря на груз, давящий на икры. Она торжественно, словно сундук с сокровищами, открыла чемодан и начала доставать оттуда плюшевые игрушки, детские книжки, конфеты с малиной, обсыпанные сахарной пудрой. В Эльзасе она отказалась от собственного детства, она его упаковала и завязала веревкой, скрепила печатью молчания и спрятала на дно ящика. Отныне и речи быть не могло об ее детстве, ее наивных мечтах, капризах. Матильда прижала своих детей к груди, подняла обоих сразу, повалилась с ними на кровать. Она принялась горячо их целовать, и в поцелуях, которыми она их осыпала, проявлялась не только безграничная любовь, но и вся глубина ее сожалений. Она любила их еще сильнее, оттого что ради них от всего отказалась. От счастья, от страсти, от свободы. Она думала: «Я ненавижу себя за то, что связана по рукам и ногам. Я ненавижу себя за то, что предпочла вас всему на свете». Она посадила Аишу себе на колени и стала читать ей разные истории. «Еще, еще», – настойчиво просила дочь, и Матильда снова начинала читать. Она привезла целый чемодан книг, Аиша благоговейно гладила переплеты и только потом заглядывала внутрь. Среди прочего там был «Штрувельпетер»[21], который особенно заинтересовал Аишу, хотя ее пугали его всклокоченные волосы и длиннющие ногти.

– Он на тебя похож, – заявил Селим, и она расплакалась.

* * *

Шестнадцатого ноября 1954 года Аише исполнилось семь лет. По этому случаю Матильда решила устроить на ферме настоящий детский праздник. Она сама сделала очаровательные пригласительные билеты, в которые вложила листок бумаги, чтобы родители могли письменно подтвердить, что их чадо прибудет на праздник. Каждый вечер она спрашивала у Аиши, дали ли ответ ее подружки.

– Женевьева не придет. Родители запрещают ей ехать в деревню. Говорят, там она подцепит вшей и у нее будет понос.

Матильда пожала плечами:

– Женевьева дурочка, а ее родители слабоумные. Не переживай, обойдемся без нее.