Рождество под кипарисами

Амин вернулся домой, когда уже рассвело. Матильда сидела за кухонным столом. Она пыталась заплести волосы Аиши в косички, а та кусала губы, чтобы не плакать. Амин посмотрел на них. Молча им улыбнулся и прошел в свою комнату. Он не рассказал Матильде, что жандармы встретили Бушаиба как старого знакомого. Весело смеясь, выслушали его рассказ о горных разбойниках. Изображая удивление, переспрашивали: «А грузовик? Скажи, какой был грузовик? А бедняги пастухи – их сильно покалечили? Они смогут приехать и дать свидетельские показания? Расскажи-ка еще разок, как появились эти воры. Ты эту историю не забудь, уж больно она забавная!» У Амина создалось впечатление, что смеялись они прежде всего над ним. Над ним, строившим из себя крупного землевладельца с манерами французского поселенца, и позволившим первому встречному болтуну обвести себя вокруг пальца. Бушаиба на несколько месяцев отправили в тюрьму. Но для Амина это не стало утешением: это не поможет ему погасить долги. Крестьянин на самом деле оказался прав. Зачем ему понадобилось ехать к жандармам? Лишние мучения, и больше ничего. Нет, Амин должен был вмазать хорошенько этому проходимцу, этому куску дерьма. Бить его, пока тот не подохнет. Кто бы о нем пожалел? Была ли где-нибудь женщина, или ребенок, или друг, которые стали бы волноваться, куда подевалось это ничтожество? Все те, кто встречался с Бушаибом, скорее всего, вздохнули бы с облегчением, узнав о его смерти. Амин оставил бы его труп на растерзание шакалам и стервятникам, по крайней мере, так он почувствовал бы себя отомщенным. А полиция? Какая глупость!

Часть III

Утром Аиша проснулась с легким сердцем. Наступил первый день рождественских каникул, она молилась, лежа в кровати под шерстяным одеялом. Молилась за родителей, которые были так несчастны, и молилась за себя, потому что хотела быть хорошей и спасти их. С тех пор как они переехали на ферму, они только и знали, что ссорились. Накануне Матильда в клочки изорвала два своих платья. Она сказала, что не может больше смотреть на это старое тряпье, и если Амин не даст ей денег на новую одежду, она будет ходить нагишом. Аиша крепко сомкнула руки и стала просить Христа, чтобы он не позволил матери выходить на улицу совсем без ничего, умоляла, чтобы он не допустил такого унижения.

Матильда на кухне сидела с Селимом на коленях и гладила кудрявые волосы своего обожаемого мальчика. Она устало поглядывала на залитый солнцем двор, на веревку, провисшую под тяжестью белья. Аиша попросила мать собрать ей корзинку с едой.

– Мы могли бы пойти погулять вместе. Ты нас немного подождешь? – с надеждой спросила Матильда.

Аиша мрачно взглянула на брата: она считала его ленивым плаксой. Ей не нужны были сопровождающие, она хорошо знала дорогу.

– Меня ждут. Я пойду, – сказала Аиша, побежала к выходу, махнула на прощание и исчезла за дверью.

Она бежала без остановки, пока не добралась до дуара, расположенного почти в километре от их дома, на противоположном склоне холма, за посадками айвы. Когда она бежала, ей казалось – никому за ней не угнаться. Она мчалась вперед, ею управлял только ритм бега, она ничего больше не видела и не слышала, ее охватывало радостное ощущение полного одиночества. Аиша бежала, и когда грудь и спина начинали болеть, а рот наполнялся вкусом пыли и крови, она читала «Отче наш», чтобы придать себе смелости. «Да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя…»

Она прибежала в дуар запыхавшись, с обожженными крапивой, покрасневшими ногами. «И на земле, как на небе». Дуар состоял из пяти убогих лачуг, перед которыми суетились куры и скакали дети. Там жили сельскохозяйственные рабочие. Между двумя деревьями была натянута веревка, на ней сушилось белье. Холмики белых камней позади жилищ напоминали о том, что тут похоронены предки. Эта пыльная тропинка да холм, где паслись стада, – вот и все, что видели эти люди даже после смерти. Здесь жили Ито и семь ее дочерей. Это женское царство было знаменито на всю округу. Когда появилась на свет пятая дочь, посыпались насмешки и ехидные намеки. Соседи поддразнивали папашу, Ба Милуда, ставили под сомнение качество его семени, заявляли, что его наверняка сглазила бывшая возлюбленная. Ба Милуд был вне себя. Но когда родилась седьмая, все изменилось, и в округе, наоборот, стали говорить, что Ба Милуда благословил Всевышний, что в его семье творятся чудеса. Глава семейства получил прозвище «отец семи дочерей», и оно наполняло его гордостью. Другой на его месте нашел бы повод для жалоб. Сколько хлопот! Сколько беспокойства! Дочки бродят по полям, а вокруг мужчины, которые могут к ним пристать, их соблазнить, сделать им ребенка! А какие расходы, всех предстоит выдать замуж, с умом продать тому, кто больше предложит! Но Ба Милуд, добряк и оптимист, с удовольствием грелся в лучах славы и был счастлив в этом доме, где царила женственность, где голоса детей напоминали щебет пташек в первые дни весны.