Розмысл царя Иоанна Грозного

Рука Василия угрожающе поднялась и ткнулась в сторону навесов, заваленных хлебом.

– Не стало?!

Старавшийся до того держаться приветливо, дьяк повернулся к порогу.

– Тот мне не гость, кой черную думку держит – царево добро смердам пораскидать!

Выводков ушел, хлопнув изо всех сил дверью, разыскал подьячего из отряда и усадил его за цедулу царю.

С пеной у рта выбрасывал он слово за словом и подгонял нетерпеливо подьячего:

– Еще обскажи: «А видывал аз, царь-государь, како из-за лепешки, что пожаловал аз единому смерду, стая людишек, яко лютые волки, насмерть погрызлась…» И еще обскажи: «Да и видывал аз, како приказные, егда умрет един в избе, со живыми ту избу заколачивают. И тако беззаконно и прелюто отходят в живот вечный живые со мертвыми. А те приказные на сетования мои рекут словеса непотребные: поколику-де оставить живых в избе, мором пораженной, – разнесут они смерть по многим людишкам. А то ли Божье и царево дело – без вины христиан в моровых избах держать?» И еще обскажи, Ондреич…

Подьячий трясся от страха и, то и дело крестясь, вскидывал на розмысла умоляющий взгляд.

– Не токмо ты, а и аз за цедулу сию живота лишусь. Опамятуйся!

И, окончив цедулу, упал на колени перед киотом.

– Перед Богом пророчествую: не по-твоему будет, а како велось, тако застанется.

Он долго и обстоятельно доказывал, что царь, прочтя челобитную, немедля бросит в темницу обоих, а хлеба холопям все равно не даст.

– И при былых великих князьях посещал Господь землю московскую. А князья и монастыри, да и сами митрополиты, зерно то зело берегли, сдожидаючись, покель можно до самого вершинного края цену ему поднять.

Ему удалось, наконец, убедить Василия не посылать сейчас челобитную, а припрятать ее и дождаться удобного случая.

* * *

Далеко от вотчины опального князя Сабурова Выводков обогнал отряд.

Встревоженные людишки повыскакивали из клетей поглядеть на бешено мчащегося по починку всадника.

Василий остановился у бора и, спрыгнув с коня, скрылся в овраге. В покосившийся клети он не нашел никаких признаков жизни. На ворохе перегнившего сена дремала сова. Почуяв человека, она в страхе метнулась в угол, забилась под подволокой и, вырвавшись в оконце, слепая от света, заплакала где-то высоко над головой. На полу, покрытые плесенью, валялись забавы Ивашки. В источенном брюхе деревянного конька тоненько попискивал мышиный выводок.

В полумраке повлажневшими глазами шарил Василий по сену. Какая-то непонятная сила толкала его подойти ближе. Он сделал шаг и, опустившись на колени, разобрал тряпье.

Холодея от ужаса, розмысл отпрянул в сторону: на него глядел оскалившийся человеческий череп.

У клети толпились холопи, не смея переступить через порог.

Выводков уткнулся лицом в тряпье и не шевелился.

– Да то ж рубленник Васька, – шептались людишки и тихо звали: – Василий, а Вася! Опамятуйся, Василий!

Не дождавшись ответа, они, преодолевая страх, вошли в клеть и вывели розмысла на воздух.

К бору скакал отряд.

Ондреич ворвался в кучку людей, окруживших Василия.

– Лихо? – взволнованно спросил он, ни на кого не глядя.

– Где взяться добру?..

Дети боярские остановились на ночлег в починке.

Розмысла увел к себе в избу знакомый рубленник.

Разговор не клеился. Гость сидел понурясь и как будто чего-то ждал. У порога переминался с ноги на ногу подьячий.

– Мор, сказываешь?

– Он, батюшка, он, окаянный!

Ондреич с глубокой печалью поглядел на Выводкова.

– Пошли бы мы, дьяк.

– Пошли, Ондреич…

Но ни розмысл ни подьячий не двинулись с места.

– Тако вот, – протянул хозяин, чтобы что-нибудь сказать.

– А коли померла? – усиленно зажевал ус подьячий.

– Кланя-то? Да, почитай, вскорости после отхода князя в украйные земли.

Рубленник забарабанил пальцами по столу и насмешливо поморщил нос.

– Чаяли – при служилых вздохнем повольготнее. Ан нет! Не с чего радоваться и ныне.

Он помолчал и перевел разговор на покойницу:

– Все тебя поминала… Обернется, дескать, домой, ужо заживем. Слух ходил, что сам великой князь примолвил тебя.

Подьячий присел к столу и, сжав руками грудь, упавшим голосом выдавил:

– А мальчонка?

– Ивашка-то?

Хозяин перекрестился на потрескавшийся от сырости образок.

– Множество татарва крымская в полон людишек угнала.

Василий съежился, точно от жестокого холода, и натянул на голову ворот кафтана.

Подьячий склонился к уху рубленника.

– А мальчонка-то, дьяков мальчонка?

– Вестимо, и его, сермяжного, угнала саранча некрещеная.

* * *

В Углицком уезде, в отчизне князей Ушатовых, согнали из деревушек в лес сотни холопей. Ночью и днем стоял в чаще необычайный гул. Одно за другим падали вековые деревья. Встревоженное зверье ушло в дальние дебри; с отчаянным писком птицы беспрестанно кружились над головами людей, падали камнем на колючие сучья, пытаясь вызволить из придавленных гнезд задыхающихся птенцов своих.

Выводкова охватила кипучая жажда работы. Он падал с ног от усталости, засыпал на ходу, но не давал себе ни минуты для роздыха.