Розмысл царя Иоанна Грозного

И тихим вздохом подхватил грустный припев:

Струны мои золотии, грайте ж мени зтыха…
Нехай казак нетяжыще та забуде лыхо…

– Научи! Господи, научи мя правде твоей! – плакал надрывно Василий. – Спаси, Господи, люди твоя!

Глава третья

Неугомонно гремят литавры. Легкий ветерок услужливо подхватывает призывные звуки, кружит их весело в пропитанном дегтем, горилкой, лампадным маслом и зноем воздухе, бережно сносит к горделиво стремящемуся куда-то Днепру. И кажется, будто синие волны с материнской лаской подхватывают угасающие перезвоны и уносят вдаль за собой светлым, тающим благовестом.

Кош проснулся с зарей и в первый раз за долгие месяцы приубрался. Сторчаус важно расхаживает по площади в штофном узорчатом кафтане, туго обхваченном пестрым шелковым поясом, и в червонных, с золотыми подковами, чеботах. Его кошачьи глаза то и дело обращаются с жадной тоской к шинку. С похмелья немилосердно трещит голова, а во рту такая неразбериха, как будто ночевал в нем целый выводок нечисти. И сейчас еще в груди скребется бесенок, тщетно пытаясь вырваться вон из крещеной души. «Не поспел, видно, с третьими петухами шмыгнуть в преисподнюю», – думает с ненавистью казак и скрежещет зубами. «Чарку бы! Так бы я огрел тебя, рыло свинячее, – там бы тебе и капут! Знал бы ты, как в православной груди на шабаш собираться, гнида турецкая!» Но Сторчаус не поддается искушению и злобно дергает головой, чтобы отвлечь взгляд от искусителя-шинка.

Шишка на лбу от грузного шага чуть вздрагивает расплющенной сливой. Густо смазанный лампадным маслом оселедец забился под расчесанное ухо и неугомонно нашептывает: «Одну не страшно… Одну же единую…» Запорожец на мгновение останавливается и вдруг изо всех сил впивается пальцами в оселедец. «А не пытай, бисов сын, душу крещеную! А замолчи, нечистая сила! Знаем мы чарку! Только покуштовать!» И снова важно вышагивает, довольный непрочной победой над искусителем. Побрякивает на боку кривая сабля в серебряной гриве на рукоятке, грозно поблескивают ярко начищенные пистолеты, ятаган и кинжалы, обвесившие до отказа грудь, бока и спину.

По одному собираются на площадь казаки. Они не разговаривают друг с другом, но шум стоит такой, как будто рада уже в полном разгаре. То запорожцы, размахивая руками, думают вслух. Каждый делает вид, что не слушает никого, но в то же время настороженно прислушивается к чужим словам. Понемногу сход разбивается на малые группы. Группы растут, сплачиваются тесней, вызывающе поглядывают на противников.

– Будет потеха! – нежась в реке, весело подмигивает Харцыз в сторону площади.

Василий склонился над зеркальным затоном и задумчиво перебирает опущенные вниз, по-запорожски, усы.

– Да ты, Василько, мне поверь, а не затону. Как взгляну на тебя, так и решаю: любую бабу приворожит казаче!

Выводков не слушает и отвечает вслух своим мыслям:

– Пораскинешь думкой – сдается: вон они, тут, недалече за степью, годы мои прожитые… А глянешь на воду, поглазеешь, како инеем усы убрались да лик, будто кто взборонил его – и закручинишься: далеко те годы ушли, а меня близ конца живота спокинули!

К берегу стремглав бежал Шкода.

– Годи вы миловаться! Геть на раду скорей!

Площадь кипела бурлящей толпой:

– Геть! Не надо нам Часныка!

– Часныка! Геть Загубыколеса! Он до баб дюже прыток, а не до сабли казацкой!

Группы наступали друг на друга и только ждали сигнала, чтобы решить спор кулачным боем.

– Цыть! – скрипнул зубами Нерыдайменематы. – Рогозяный Дид зараз будет брехать!

Дид поднял руку и, дождавшись, пока стихло немного, проникновенно оглядел толпу.

– Славное низовое товариство!

– Не надо! Геть Рогозяного!

– Цыть! – надрываясь, перекрикивал Маты врагов. – Дайте Диду сбрехать!

– Пускай брешет на ветер, а нам очи не порошит небывальщиной!

– Славное низовое товариство! – еще проникновеннее повторил Рогозяный. – С полвека бывал я на выборах кошевого, и не раз молодечество самого меня ставило батькой над панами-казаками. Так есть тому причина послушать, что я вам зараз буду брехать.

И выхватив саблю, взмахнул ею угрожающе над лысой своей головой.

– Или время теперь такое, что не слушают старых бойцов? Так геть же и сабля моя!

Тихо стало на площади, как в кышле после набега татарского.

– Кого нам в кошевых надо?

Рогозяный Дид больно щелкнул себя по лбу и убежденно тряхнул оселедцем.

– Чтоб не зазнавался, да чтоб все паны-молодцы были ему родные хлопчики!

– Правду, а, ей-богу, правду брешет Дид Рогозяный! – поддержали казаки.

– Да был бы он храбрым, а еще разуменьем находчив, да похитрее ляхов, татарвы и москалей.

– Дело! Ей-богу, дело! Мели дале, Диду!

Харцыз измерил на глаз силы противных групп и расчетливо обдумывал, куда ему пристать.

Долго говорил Рогозяный. Смело перечислял он все грехи кошевого, вспомнил о том, что за год пришлось лишь один раз выступить в поход против татар, тогда как в былое время и недели не засиживались казаки без молодецких набегов.

Василий пробился на круг.