Розмысл царя Иоанна Грозного

Охотники поднялись, в кровь истерзанные и еле живые.

Однако, несмотря на страшную боль, пальцы мёртвою хваткою держали конец аркана.

— Добро? — подмигнул отдышавшийся немного Харцыз.

И, прищурив хвастливо единственный глаз:

— Так то ж никакая скотина от меня не уйдёт! Не зря же Харцызом меня величают! Эвона, а?

С того дня по-новому пошла жизнь бродяг. Все их помыслы, и любовь, и заботы были перенесены без остатка на изловленного коня.

Василий бегал вокруг полоняника, по-отечески заглядывал в налитые кровью глаза, придумывал для него самые нежные слова и прозвища и прилагал всё уменье своё, чтобы приручить дикаря.

Тарпан долго спорил с людьми, но понемногу начал сдаваться и проявлять признаки послушания.

Харцыз, умильно следивший за стараниями товарища, как-то великодушно ему объявил:

— За братство за наше жалую тебя своею долею того тарпана. Володей им в полном самодержавстве.

И с хитрою улыбочкой:

— Токмо доглядай за коньком своим в оба. А проморгаешь, ей-Богу ж, уворую его. Бо не можно мне без того, чтоб на чужое добро не позариться. Эвона, а?

* * *

Приближалась осень. Розмысл принялся за устройство землянки. В яме было два хода: один — открытый, другой, еле видный, брал начало далеко в стороне. Тут же в землянке было и стойло тарпана.

Харцыз занялся охотой, — ставил западни на зайцев, лисиц и волков, свежевал добычу и густо посыпал её солью, добытою у чумаков. Запасы бережно складывались в выложенный дёрном погребок.

Тёмными вечерами, когда нечего было делать, товарищи раскладывали в землянке костёр и до поздней ночи вели тихие дружеские беседы о былой своей жизни.

Каждый раз перед сном Харцыз удивлённо повторял одно и то же:

— Покажи милость, Васька, обскажи ты мне — Харцыз яз аль не Харцыз?

И, обнимая друга, тыкался остаточком носа в лицо (волоски бородавки неприятно щекотали кожу и раздражали).

— Кой яз к ляху Харцыз, коли досель тарпана того не уворовал!

Выводков мягко отстранялся и против желания брезгливо вытирал ладонью щёку.

— Нешто кто ворует своё? Тарпану-то и ты хозяин!

Но Харцыз хмурил пыльные полоски бровей.

— Подменили Харцыза! Не признаешь Харцыза!

Он воодушевлялся и гордо таращил глаз.

— Бывало, коль нету добычи, родную епанчу свою лямзил и был таков! Ищи ветра в поле! А ныне… да что и сказывать! Подменили доброго молодца!

Как-то Харцыз ушёл проверить силки и не вернулся.

Изо дня в день скакал Выводков на тарпане по Дикому полю, разыскивая товарища.

Близилась глубокая осень. Небо обвисло, собралось бурыми складками и беспрестанно низвергало на землю хлещущие потоки дождя. Промозглый ветер упрямо пробирался сквозь щели в землянку, набрасывался на испуганно припавший к земле костёр, жестоко раздирал и гасил огонь и воюще шарил по иззябшему телу Василия.

На Выведкова всё чаще нападала тоска одиночества, — тянуло к людям, к говору человеческому.

В минуты отчаяния он решительно складывал свою котомку и собирался навсегда покинуть землянку.

Но темна и необъятна была могила Дикого поля, и некуда было уйти от неё, не рискуя набрести на становище татарской орды или погибнуть под зубами волчьей стаи.

— Нету дороженьки нам, — безнадёжно вздыхал розмысл и склонялся к морде пригорюнившегося тарпана.

Конь чуть слышно пофыркивал, точно выражал сочувствие, шершавым языком полизывал жёсткую бороду хозяина и рыл копытами землю.

— Тако вот, конечек мой! Сызнов бобыли мы с тобой!

Вглядываясь в сырую, нависшую мглу, Василий кривил губы в жуткую усмешку, подобно человеку, покончившему всякие расчёты с жизнью.

— Доли холопьей искал. А доля-то вся в земле засталась!

Неожиданно вытягивалось и стыло лицо, жилы на руках напрягались тугими канатами, и пальцы сами собой собирались в железный кулак.

— Волю бы мне! Распотешиться таким бы пожаром, чтобы вся Русия полымем заходила!

Грозные выкрики горячили тарпана, и он, всхрапывая, бросался к выходу и бил исступлённо копытами в землю.

А в поле скулил по-прежнему ветер, хлюпающе бежал куда-то по невидным лужам, путался в мокрых зарослях и, отчаявшись выбраться на дорогу, злобно лаял в низко нависшее небо.

Измученный Выводков ложился ближе к огню и забывался в тяжёлом полубреду.

В одну из таких ночей бродяга пробудился от необычного шума, доносившегося из-за двери.

— Тпрр, гирей некрещёный! — услышал он рассерженный окрик.

В то же мгновение в землянку ввалился Харцыз.

— Встречай гостя, милок!

И застыл в могучих объятиях товарища.

Когда Выводков пришёл немного в себя, Харцыз принялся разгружать колымагу, наполовину завалил землянку тюками и вытащил из одного узла две расшитые золотом шубы.

Розмысл удивлённо вытаращил глаза.

— Аль у бояр побывал?

— К Гирею хаживал в гости.

За едой, приукрашивая и привирая, Харцыз подробно рассказывал, как он, истосковавшись по чужому добру, ушёл искать счастья и как удалось ему обворовать татар, возвращавшихся с набега в свой юрт.

Перед сном донец вспомнил о коне, впряжённом в арбу.

— Гирейку-то покорми! Ячмень вон в том углу.

Василий бросился к кулю и, позабыв о просьбе товарища, высыпал всё зерно перед тарпаном.

Харцыз недовольно покрутил головой.