Розовая Гвиана

— Это не чепуха, — сказал Юрка. — Йоги были умными людьми. Они умели замечательно тренировать память. И еще вот здесь… — Юрка перелистал книжку, — вот здесь сказано, что, пользуясь методом йогов, человек средних способностей может выучить любой язык за пять — шесть недель. Я прочитал это и подумал: неужели во мне нет даже самых маленьких средних способностей? Люди могут целый язык за полтора месяца, а я даже того, что в тонюсеньком учебнике, не могу. Что я — хуже других, что ли?

— Так как же вы все-таки учили? — спросила Юлия Карловна.

— Вот так и учил, — сказал Юрка. — Слова запоминал с ходу, по способу йогов, а потом читал «Тома Сойера» на английском. Сперва плохо получалось, а потом все лучше и лучше. И грамматика как-то сама собой… А в книжке чистая правда сказана. Насчет человеческих возможностей. Ведь я «Тома Сойера» за полтора месяца…

Юлия Карловна улыбнулась, сняла колпачок со своей авторучки и вывела в четвертной графе против Юркиной фамилии красивую пятерку.

Все опять страшно заорали и бросились к Юрке.

Я встретился глазами с Орькой и показал ему кулак. Орька шмыгнул носом и отвернулся.

ДВОРОВЫЙ УЧИТЕЛЬ

Мы любили смотреть, как он своей большой лопатой копает вдоль забора лунки для тополей.

Шел март, только что стаял снег, земля была пахучая и тяжелая, но лопата резала ее удивительно легко, и лезвие лопаты оставалось блестящим.

Лунка выкапывалась быстро, и мы все заглядывали в нее. Там, на дне, оставалось немного рыхлой земли, из стенки боком высовывался камень и висели какие-то серые спутанные волокна.

Потом он приносил с другого конца двора лопату песку и ровным слоем стряхивал его на дно ямы.

— Очень жирная… землица-то… — говорил он, выравнивая песок лопатой.

А мы уже искали глазами саженец. Он почему-то всегда был хиленький, жалкий, просто большой прут с несколькими развилками, и лежал он где-нибудь в тени, в холодке, и комелек его был обернут куском сырой мешковины.

Старик осторожно, словно повязку на раненой ноге, разворачивал тряпку, осматривал корень и мочки, похожие на ниточки, на которых висели влажные комья земли, потом поднимал саженец и просил кого-нибудь из нас подержать его за вершину.

— Осторожно, мальцы, — говорил он при этом. — Это ведь не палка.

И, пока несколько рук держали тополек за гибкую, слабую вершинку, он бросал в лунку несколько кирпичных обломков, присыпал их землей, оставшейся на мешковине, и командовал:

— Опускайте.

Мы опускали.

Он поправлял загибающиеся корни, а кто-нибудь из мальчишек поднимал лопату и ждал, когда старик скажет:

— Давай.

Когда лопата была уже не нужна, он становился на колени и ладонями подгребал и подминал землю, и тогда мы видели, что руки у него такого же цвета, как эта земля, только разве чуточку посветлее.

Когда все кончалось, он садился рядом с топольком на землю и, отдыхая, начинал говорить. А мы стояли кругом и слушали, потому что никто из учителей не говорил так.

— От дерева родится воздух, — говорил он. — В жару дерево дает холодок, а зимой не пускает ветер. И потом, оно ведь красивое, надо только видеть. Оно умеет разговаривать, даже радоваться умеет, надо только понимать.

Он поглаживал зыбкий, вихляющий стволик ладонью.

— Вот мамки вас кормят. В день вы едите три, а то и четыре раза. Вы умеете есть. А ведь воздух — это тоже хлеб. Только хлеб, который вы едите зубами, — для желудка, а воздух — для крови. Когда кровь у вас чистая, светлая, тогда и вокруг все хорошо, и глаза у вас смотрят ясно… Люди мало ценят воздух, потому что его не видно, потому что так привыкли к нему, что не замечают, и считают, что так и нужно… Люди многого не замечают, особенно того, к чему они привыкли…

И тут по всей школе раскатывался звонок, и мы, обгоняя друг друга, бежали в класс, хлопали крышками парт, нестройно кричали «здравствуйте» вошедшей учительнице и во время урока украдкой поглядывали в окно, хотя наверняка знали, что старик не посадит без нас ни одного дерева.

РОЗОВАЯ ГВИАНА

В жарком индийском городе Майсуре на центральном почтамте служил тихий, незаметный чиновник Джаган. Рано утром он приезжал на работу на стареньком велосипеде и весь день разбирал письма, не доставленные адресатам. Полутемная каморка, в которой работал Джаган, называлась «Отделом недоставленных писем». На письмах почтальоны ставили пометки. Письма с надписью «адресат выбыл» Джаган откладывал в специальный ящик. Те, на которых стояла надпись «адресат умер», шли в архив.

Однажды Джаган разбирал архив. Там скопилось несколько тысяч писем, почти за столетие. Кто знает, может быть, когда-нибудь найдутся родственники умершего и потребуют письма? Такие случаи бывали.

Тонкие коричневые пальцы привычно сортировали письма по годам. Джаган вынимал конверты из пыльной корзины, бросал взгляд на дату штемпеля и аккуратно укладывал письмо в соответствующую ячейку на стеллаже. Корзина постепенно пустела. День клонился к вечеру. В узенькое решетчатое окно проник красный луч солнца.