Розовый слон

 Маме говорить не стал. Перебьюсь как-нибудь. Конец зимы, авитаминоз, холод. А тут еще простудился, ходил ночью на станцию разгружать вагоны, промерз как суслик. Начался бронхит. Кашлял ночами так, что выворачивало наизнанку. Дело закончилось туберкулезом. Время было такое: плохо, голодно, холодно. Прооперировали меня в марте, отняли легкое. И вспоминать страшно. Но молодость есть молодость. Встал с больничной койки и в институт. Сдал сессию, спасибо ребятам, помогли, преподаватели пошли навстречу. Короче, через  два года окончил  институт и пошел учительствовать. И знаете, самое трудное у меня в этой работе? Не догадываетесь? Двойки ставить не могу. И не ставлю. Уж как я без них обхожусь – один Бог знает. На поднимается рука.

 Мне семьдесят в этом году. Работаю до сих пор, учу. О пенсии и не думаю, хоть и одно легкое. Ну, зарядка, баня, здоровый образ жизни.  Это понятно. Но, главное, наверное, то, что я для себя уяснил. Смысла в этой отметке нет никакого. Ну,  если не покалечит она, как меня, то учиться тоже вряд ли заставит. Заядлый двоечник плевать на них хотел, одной больше, одной меньше, а радивого ученика ею встревожишь до сердцебиения и спазмов – вот и вся  наука.

***

Историю у нас вел Федор Иванович. Умнейший человечище. Так его хочется назвать. Его уже давно нет на свете, а помню его. Воистину, учителя – не умирают. Они живут как минимум в двух поколениях. Свое и поколение учеников. Талантливый учитель может прожить и три и четыре…

Федор Иванович был очень строгим. У него была одна особенность. Он очень любил умных учеников, а ребят неспособных игнорировал. Мало того, внушал им без конца том, чтобы они звезд с неба не хватали  неуклюжими своими руками, а поступали в ГПТУ. Не гнушался расшифровать эту аббревиатуру вслух:

– Господи,  Помоги  Тупому Устроиться!

 К счастью, тройки ставил  им исправно и не мучил особенно. На истории многие впадали в кому и сидели за партами, как мумии египетских фараонов. А если он вызывал к доске, шли на негнущихся ногах, покрываясь пятнами, и если и учили что-то дома, то за этот короткий путь к  доске забывали все напрочь. Вот тогда сыпались двойки, смачно, как горошины из стручка. Он, казалось, получал удовольствие, рисуя их в клетках журнала…

 Но все можно простить Федору Ивановичу за его любовь к истории. В то время она была раскрашена красным цветом революционных свершений, и мы гораздо лучше знали съезды КПСС, чем династию Романовых. Но слушать его было одно удовольствие. Когда опасность опроса отступала, и он начинал рассказывать новую тему, класс облегченно вздыхал и превращался в одно большое ухо. Федор Иванович любил стоять у окна. Речь его заполняла все пространство класса так плотно, что не оставляла шанса даже вздохнуть.

 Так вот о двойке. Аня была в категории умниц. Историю любила, слушала Федора Ивановича с упоением. Так же отвечала. А еще однажды заставила его задуматься в поисках ответа. На обществоведении, когда учитель рассказывал о трех законах диалектики, класс, как обычно замер. Интересно было в таких общих законах находить простые закономерности из обычной жизни. Когда речь зашла о единстве и борьбе противоположностей, Федор Иванович привел, как пример, борьбу в капиталистическом обществе. Классовая борьба! О! Как  нам это было знакомо! Вся история разворачивалась под знаменами классовой борьбы. И тогда Аня сама не зная , почему, спросила:

– Федор Иванович! А этот закон действует везде?

– Везде, даже на кухне. Единство и борьба противоположностей. Голод и насыщение, если хотите.

– Тогда в нашей стране, где справедливость восторжествовала, что с чем борется?

От неожиданности  замер.

– Ну, и в нашей стране, конечно, есть пока проблемы. Есть противоположности, но они не столь глобальны, как на западе. Звонок спас его от дальнейших объяснений, но с тех пор на Аню он стал смотреть с особым уважением. Она это чувствовала. Всякий раз при виде Федора Ивановича сердце ее наполнялось радостью, хотелось слушать его, вникать в суть событий.