Розовый слон

Касперьюст обеими руками стиснул портфель, нагнулся и прочел:

— "Доярка Зента Лиепиня". Не знаю такую.

— Председатель сказал, что хорошая доярка, окончила среднюю школу и осталась в доярках. Сам посоветовал.

— В районе утверждена?

— Говорит — будет.

— Этого мы еще не знаем. Почему не в белом халате, как должны быть все доярки?

— Телята пугаются. Видите — на лице утреннее солнце…

— Биографию ее знаете?

— Мне важно лицо.

— А мне — биография. А этот малый рядом? Так… "Тракторист Эдвин Тауриньш". А почему он сидит возле трактора?

— Это в конце борозды. Люди иногда отдыхают, трактористы в том числе. Сейчас встанет и начнет работать!

— Почему он курит?

— Потому что некоторые несознательны, еще курят…

— В таком случае его нельзя показывать так, чтобы все видели. Дом культуры посещают и дети. Называется тракторист, а сам сидит и курит.

Но председатель сказал, что работает как зверь. Можете позвонить…

— Председатель в колхозе, а в доме культуры директор. Пусть позвонит мне! — Тут Касперьюст отстранился от Нарбута, как от человека, который непрерывно отхаркивает вирусы гриппа. — А здесь! Батюшки-светы!

Азанда, не замечая, что Касперьюст отворачивается от нее, на полотне продолжала подносить ко рту кусочек пирожного, счастливо глядя в будущее, Голубые соблазнительные тени на платье под буграми грудей…

— Эта… На той стороне улицы! — сказал Нарбут.

— Знаю. Ее зовут еще и Казандой. Знаете ли вы, как она танцует! Виляет попой во все стороны. Знаете ли вы, какое короткое платье она носит! И такую вывешивать в доме культуры!

— Но разве она вам не нравится, такая, как здесь, на картине? Щечки как лепестки цветка. В глазах тоска по кусочку счастья. По счастью, как она его понимает. Разве ваше счастье лучше?

— Мое более правильное. И тоскует она не по кусочку счастья, а — но пирожному. Пирожное… это не счастье, это… как-то так исключительно!

— Но если бы вы совсем не знали ее, не знали, что это Азанда из Бирзгале, а вот здесь была бы надпись "Девушка из Ленинграда", неужели она и тогда бы вам не понравилась?

Касперьюст на мгновенье мечтательно прикрыл глаза, потом закричал:

— Я же говорил, что я женат. И не могу я не знать того, что я должен знать! И не позволю в доме культуры выставлять такую, которая путается с парнями.

Нарбут вздохнул. Сводчатый лоб Касперьюста был утесом, который не могли поколебать такие нежные средства, как округлости Азанды.

Касперьюст прошелся вперед, глянул на очередное полотно и опять отпрянул назад:

— С ума сойти! Нарбут, это уже издевательство над домом культуры: вывешивать на стенах не только сомнительного толка девиц, но еще и пьяницам вы самолично оказываете честь! Крупнейший мелкий жулик в Бирзгале и — в доме культуры! В одних стенах с ветеранами труда и лучшими доярками!

Сам виновник Магнус Шепский, в обвисшей жокейке набекрень, своими черными глазами внимательно глядел на Касперьюста, да еще гадко улыбался. Казалось даже, что в вестибюле раздается его внезапное громкое "Ха-ха-ха!". Именно такого Шепского Нарбут увидел у киоска, подметил в лице его необычную бойкость и не мешкая набросал его, угостив за позирование двумя бутылками пива.

— Но если бы вы не знали, что это Шепский и что он чуточку ворует? Франс Гальс писал… пьяниц. Возможно, что и они воровали и даже дрались. Разве бирзгальский пьяница хуже амстердамского? Надо же быть хоть немножко патриотом…

— Не заливайте мне про Амстердам! Пусть в Голландии поступают как хотят, но в Бирзгале я пьянство не позволю пропагандировать.

— Тот пьяница в Амстердаме умер, мастер Гальс тоже, а картина живет!

— Ну вот, вы же сами подсказали — оба умерли! Когда умрет Шепский, когда умрете и вы, тогда поговорим. На такое бесстыдство у меня иного ответа нет и не будет.

Не была ли Азанда в этот миг подлинной и даже беспомощной перед окружающим миром, спрятавшись за кусочком торта?

— Шепский! Эдакое чудище в доме культуры! — Касперьюст мелкими шажками, выворачивая ступни и переваливаясь, пошел к дверям зала. — Теперь я вспомнил, двоюродный брат мне рассказывал, что в детстве вас укусила за задницу бешеная лиса.

Дискуссия вошла в последнюю стадию, то есть стадию взаимного обмена "любезностями". Нарбут почувствовал, что бакены его встают дыбом, как у окуня колючки плавников.

— Меня — лиса! Круглый идиот! Вам… в эту башку следовало бы воткнуть нож и вилку, и вы приобрели бы свой естественный вид — поросенка! Подарю вам велосипедный насос, чтобы вы могли накачивать себя! — Окажись у Нарбута под рукой кисти, бросил бы их на пол. На подоконнике стоял истерзанный паразитами кактус гардеробщицы. Нарбут схватил его. Величие художника измеряется величием его эмоций. Раздробить!

Поскольку сцена напоминала идиллию в кругу собственной семьи, Касперьюст превратно понял намерения Нарбута. Прикрыв лицо портфелем, он отважно закричал:

— Если вы бросите, уволю с записью в трудовой книжке!

Нарбут швырнул кактус на пол и крикнул в ответ: