Розовый слон

— Только попробуйте! Тогда я подам в суд на вас за членовредительство! В доме культуры нет никакой охраны труда! В комнате декоратора вся вентиляция — печная труба в плите, а мы годами работаем с химикалиями, с а-це-то-ном! Штраф будете платить из своего кармана. Двадцать пять рублен по меньшей мере.

Заметив, что от цветочного горшка остались одни осколки, Касперьюст кряхтя опустил портфель. Двадцать пять рублей не шутка. Что жена скажет…

— Уберите со стены эту голую и хулигана и тогда можете уходить по собственному желанию! — Через белую дверь Касперьюст выскользнул в пустой зал.

Этот месяц надо бы еще протянуть. Здесь было что писать. И Азанда… Нарбут и в самом деле будет не только любить Азанду, но и писать. И он отправился в дом Свикене, где якобы проживают те рижские чудаки, чтобы сговориться с ними если не о ночлеге, то, во всяком случае, о беспрепятственном ателье на лоне природы. Хиппи сами охотно гуляют голыми, они поймут и других голых.

Если тебе принадлежат только две сорочки и еще какие-то пустяки из нижнего белья, то это еще не означает, что белье вовсе не приходится стирать. В этой связи Бертул разыскал белое, похожее на барак здание по улице Салацы, стоявшее за рядком рябин. Опрятность здания соответствовала его назначению: это была бирзгальская прачечная. В приемной комнате все было белым, начиная со стен и кончая халатом приемщицы. Лишь прикрепленная бечевкой к потолку комнатная береза и карминно-красные губы приемщицы Шпоре были другого цвета.

Она сидела за столом величественно, как судья, проводила пальцем по списку белья и в то же время карим глазом внимательно следила за каждой штукой белья, которую кидали на весы: пришит ли номерок к воротнику рубашки, не бросают ли в кучу вместо полотенца лишь один конец от него.

Бертул вошел с простым приветствием:

— Здравствуйте! Как говаривали в деревне: "Наверное, не ждали?"

Этот Бертул со своей дружелюбной улыбкой, очевидно, хотел ей понравиться. Мужчина, который хочет понравиться, — осторожно!

— Ждем всех, у кого грязное белье, — ответила она.

— Всех, кто жаждет чистого белья, — добродушно поправил Бергул, бросая свою бедность на большие весы. — Рубашки прошу накрахмалить. Даже в Риге я не видел такое ослепительно чистое и отутюженное белье, как в Бирзгале. Парни в доме культуры ходят, как дипломаты.

Видать, этот Сунеп понимал, что такое отглаженная сорочка. На щеках Шпоре в буквальном смысле слова по морщинкам растеклась улыбка.

— Вы в первый раз? Номерок не пришит. Возьмите, это будет ваш номер. Двести семьдесят.

— Делится на три и на девять. Счастливая цифра. Благодаря вам буду ходить в счастливой рубашке.

Кончилось тем, что Шпоре взялась сама пришить эти номерки. Зазвенел телефон. Шпоре говорила с сосредоточенным выражением на лице, будто бы собеседник находился по другую сторону стола.

— Акт для административной комиссии? Комиссии — после работы. По вопросам музыки? У меня находится товарищ Сунеп из дома культуры. Хорошо. В шесть часов на мосту.

Она повернулась к Бертулу:

— Уполномоченный Липлант приглашает вас, как специалиста, тоже принять участие в комиссии. Жалобы на загрязнение окружающей среды.

— Но я… из химических веществ знаком только с алкоголем, пардон — с одеколоном…

— Среда — это не только земля, но и воздух, и отбросы, не только нефильтрованные помои, но и нечистые звуки. Вы приглашены как специалист по музыке.

Нельзя же было заявлять, что он в принципе ноты не признает, потому что не знает их. Поэтому Бертул согласился.

В шесть часов на мосту собрались уполномоченный милиции Липлант, в форменных брюках, но в сандалиях и без пистолета, Шпоре — в зеленом брючном костюме, банковский кассир Кергалвис, широкоплечий, глядящий на мир с чувством ответственности через четырехугольные очки, в пиджаке, потому что на рубашку ленту дружинника повязывать не подобает. Врач Симсоне, как обычно, в белой блузке, часто складывала руки и глядела на носки туфель, лишь изредка окидывала взором окружение, чтобы успеть многое приметить.

— Пошли! — Липлант повел маленький отряд в атаку на загрязнителей воздуха. — Слышите, как они там душат своих обезьян…

По берегам реки, против течения, до самого моста докатывались вопли, какие вырываются у человека, если его ритмично несколько часов подряд бьют гитарой по голове.