Розовый слон (сборник)

Тут через толпу посетителей протиснулся инвалид на костылях: это прибыл Кипен, тщательно причесав рыжеватые бакены и рассыпчатые волосы, в цветастой рубашке. За пять рублей он купил продырявленную Алнисом немецкую каску, паспорт которой свидетельствовал, что она "в 1970 году вместе с черепом найдена на ветвях дерева в 10 км к юго-западу от Валмиеры, где в сентябре 1944 года стоял немецкий 85-й дивизион физилеров. Можно полагать, что каска принадлежала артиллерийскому наблюдателю, который сам свалился и был зарыт возле дерева, а каска с головой осталась в ветвях. Найдена после того, как дерево было спилено". На самом же деле эта железная шапка была взята у соседей Инты, которые кормили в ней собак и кур.

Женщины почтительно разглядывали странную желтую гладкую кость, в которой были просверлены дырочки. В паспорте говорилось, что это "кан-лин", тибетская флейта, изготовлена из голени человека, что ее в Бомбейском порту в 1938 году купил умерший в 1953 году житель Светупе Петерис Калныньш, который плавал на английском пароходе "Canary" кочегаром.

— Значит, это кость тибетца… Угрюмый желтый народ, пьет чай с солью, нет, не хочу иметь такую… — передернулся Мараускис.

Латыши в этом отношении до смешного консервативны, думал Бертул. Что сказали бы они, окажись в Южной Америке, где по сто рублей за штуку предлагают высушенные головы индейцев! Напрасно Алнис полировал наждачной бумагой кость, выброшенную мамашей Скродерена из кастрюли с супом.

Выкованный пентесским крепостным кузнецом ключ от потайной двери замка, сыгравший немаловажную роль в революции 1905 года, нашел нового хозяина в лице управляющего аптекой Клешмита, который желал видеть его висящим на кованом гвозде у дверей своего дома.

Торговля шла не слишком бойко, но и не слишком плачевно. Ангела от дверей часовенки несколько раз брал и клал на место заведующий продуктовым магазином, тихий, стеснительный человек.

— Мне хотелось бы подарить его жене на день рождения для дверей спальни… — признался он. — Было бы так славно заходить… — Но, как торговец, он сомневался в запрошенной цене. — Двадцать пять рублей?

Бертул чувствовал, что уже через полчаса получит по меньшей мере двадцать. И получил бы, если б не возникшее небольшое недоразумение. Разговоры вполголоса, характерные для любого осмотра художественного салона, прервал пронзительный возглас:

— Не может быть!

Возмутительницей спокойствия была женщина средних лет, одетая не по-выходному, а как в турпоходе — в джинсовых штанах и в куртке. Значит, принадлежала к практически-систематическому разряду людей. Она взволнованно показывала на паспорт музыкального ящика и повторяла:

— Это не совпадает с исследованиями Института истории Академии наук! Тут написано: "Этот музыкальный инструмент, моральный предшественник всех современных проигрывателей, реквизирован в Вейтнерском имении". Я преподаю географию и историю — такого Вейтнерского имения в Латвии вовсе нет!

Все взоры обратились к Бертулу. От учителей добра не жди, это даже любой школьник знает.

— Допустим!.. — спокойно сказал он и подошел к музыкальному ящику. — Допустим, что по-латышски это имение называется по-другому, но на немецком языке и у Бирзгале есть совсем другое название! — Тут Бертулу помог его несклеротический мозг. Во время войны он, еще подросток, находчивый парнишка, отец которого пропал без вести, на Видземском рынке занимался мелкими сделками: покупал, продавал и выгодно обменивал одно на другое — сигареты, каустическую соду, нитки, картошку — и, чтобы иметь представление обо всем, что происходило в местных судах, читал газету "Дойче цай-тунг им Остланд" тоже. Он перешел в улыбчивую атаку: — Вы можете сказать, что по-латышски значит Lemsal, Rositten, Segewold?

— Что-то… мы такие места по географии не изучали. — Учительница уже неспокойно ощупывала верхнюю, единственно видную пуговицу штанов.

— Ну так вот: по-немецки так назывались Лимбажи, Резекне, Сигулда! — торжественно закончил Бертул.

Нападение вроде было эффектно отбито, однако учительница немного погодя ушла, пробормотав:

— Я дома посмотрю…

Разговоры вокруг экспонатов возобновились, но Бертул каким-то шестым чувством почуял, что атмосфера сгущается. Он уже искал завмага, чтобы отдать ангела от часовенки хотя бы за пятнадцать, и вдруг опять раздался не предусмотренный в программе обзора возглас:

— Боже ты мой… уже нет зуба… Когда я его впервые увидела, у него были красивые, кучерявые волосы. Как у Пушкина. Он родился в Бирзгале. Два года назад в доме культуры играли пьесу, он любил даму с камелиями. И уже нет зуба…

Посетители ринулись к обтянутой наждачной бумагой стене, где под цепью с ограды часовенки на зеленом картоне висела белая костяшка в виде запятой с соответствующей надписью. На нее обратила особое внимание старая дама с жидкими, беличьего цвета волосами, слабо прикрывающими кожу головы. Она в киоске откладывала для Бертула "НБИ" и "Экран". И эта дама громко читала:

— "Зуб актера Арнольда Гризиня. Приобретен конфиденциально у его дантиста".