Розовый слон (сборник)

Когда эти входили в дверь, о подоконник грохнул конец лестницы, "и в окно влезли Биннии. Они хотели оставаться в первобытном естестве: наши предки, мол, поднимались не по лестнице из струганых досок, к сеновалу над хлевом они прислоняли макушку сухой ели.

Азанда, чувствуя себя хозяйкой сумки, открыла ее и вопросительно посмотрела на Инту, которую, наверное, считала хозяйкой дома. Инта вроде бы с завистью, на женском языке — одобрительно, оглядела девушку, серебристо-фиолетовые волосы и зелено-черную роспись глаз которой уже примечала, когда покупала мороженое. Волосы у нее и теперь были те же, но в противоположность глазам Байбы, Камиллы и Ванды, окаймленным целыми коллекциями красок, на лице Азанды этим вечером не было почти ничего. Значит, Азанда хотела понравиться кому-то, кто не любит крашеные глаза, догадался Бертул.

Инта и в самом деле как бы исполняла роль хозяйки и сказала Азанде:

— Может быть, сыр положим здесь… А ломтики колбасы вот сюда, на лист салата… А кильки, может быть, расположим рядком…

Камилла с Вандой энергично резали хлеб. Верные своим принципам — ничего не делать без абсолютной необходимости, Байба с Броней в желто-серых рубашках, в замызганных вельветовых штанах сели на пол, вытянув вперед рваные тенниски и, облокотившись о коляску, поставив под руку сумку "Пан-Америкен" с магнитофоном, затягивались дымом сигарет и ухмылялись.

Нарбут принес мощную батарею: белое, бенедиктин, румынский вермут и венгерскую "Бычью кровь". Бертул из-за бедности не терял собственного достоинства и присоединил пол-литра белого и бутылку сладкой "Варны". Скродерен тоже что-то поставил. К стеклянным стаканам присоединили всякие иные посудины — стаканчики для зубных щеток, колпачки от термосов, баночки из-под поливитаминов и так разрешили рюмочный вопрос. Наливал Бертул. Вино пожелала пить только одна Инта. Азанда потребовала ликер. Байба — налить и того и другого.

— Дай бог нашим детям богатых родителей! — старомодный тост провозгласил Бертул, хотя дети были только у него одного.

— За образование нового клуба! — отозвался Скродерен.

— За… как их звать-то, Зислаков! — проскрипел Нарбут, так как от них получил нежданные деньги. Бертул скривился, но тут же выпил. Закуски насаживали на вилочки и перочинные ножи. Биннии пользовались пальцами. Тут же пошли "по второй". Так они и сидели на полу, как японцы, только не умели ноги сложить крест-накрест на восточный манер. У Азанды обнажились округлые колени, а у Ванды и у Камиллы выпирали довольно могучие бедра. Инта пристроилась рядом с Алнисом на коляске и положила ему в рот кусочек сыра.

После третьего стакана возник первый конфликт. Выпив водки, Броня лёг на пол плашмя и схватил один из приготовленных Интой бутербродов с ветчиной. Сняв и проглотив ветчину, он стал рассматривать хлеб.

— Наверно, деревенский. Снизу зола. — Выел мякоть, а корку бросил под коляску.

— Не бросайте хлеб на пол! — крикнула Инта, чувствуя себя оскорбленной, потому что корка была посыпана вовсе не золой, а хорошей ржаной мукой, и хлеб пекла она сама.

— Собака съест. Вы, наверное, тоже из деревни, — фыркнула Байба на эту овечку с уложенной прической и в отглаженной юбке.

Инта медленно выбралась из коляски и пошла к выходу, в дверях обернулась и, прищурив глаза, прошипела:

— Обезьяна, это мой хлеб! Я не могу сидеть… если рядом у кого-то ноги немытые! — Это, должно быть, относилось к Бинниям, вытянутые лодыжки которых повыше теннисных тапочек были цвета дождливого неба. Алнис вылетел вслед за Интой. И тут же раздался страшный шум ударных, щипковых и просто воющих инструментов — Броня включил свой магнитофон и закричал:

— Это Юрай Хип!

Из-за этого шума Инта с Алнисом объяснялись за дверью.

— Инта, останься еще немножечко…

— Тогда выпроводи этих желтых обезьян, чтобы не совали ноги в салат из огурцов!

— Не могу… гости… — Долговязый растерянно и беспомощно сжимал сильные руки.

— Если не можешь, иди обратно… к своим крысоловам! — Инта уже надевала кофточку, и под ней угрожающе заскрипели ступеньки.

— Я провожу тебя…

— Голый по улице? С таким не пойду.

Алнис прихватил куртку.

Они шли до Пентес пешком часа три, около полуночи дошли до той копны, в которой Алнис когда-то занимался дыханием по системе йогов. Поцеловались, помолчали, а когда Алнис шелохнулся, чтоб двинуться в обратный путь, кроха топнула ногой:

— Останься! Иначе ты напьешься в той конюшне!

И они простояли в тени липы, опираясь о ее теплый ствол, как о шерстяное одеяло из грубой ткани, пока не запел петух.

— Смотри, как петушки мои быстро выросли! — радовался Алнис, вспомнив свой бизнес о крашеными петушками.

— Боже, какой ты наивный! — сказала девушка, приподнимаясь на носки. — Я не могу прикоснуться к тебе щекой…

Алнис опустился на колени.

— Не могу: борода!

— Зилит, я… обрежу бороду, но разреши оставить волосы…

— Волосы можно, они такие мягкие. — Она запустила ладонь в его волосы.

Но если он лишится бороды, то правым окажется отец, сказавший, что порядочные люди не носят бороды… Потерять свое лицо или Инту?