Розовый слон (сборник)

Зал ресторана был уютным, несмотря на то что уже несколько директоров старались усовершенствовать его. Массивные, закрепленные намертво трехместные сплошные Дубовые диваны разделяли его на несколько секций. Направо стоял полукруглый прилавок с витриной для закусок. Дубовая панель с витрины была наполовину содрана, заменил ее несомненно более современный пластик небесно-голубого цвета. Потолок был разделен балками на квадраты. Не доверяя скрытой проводке, один из директоров протянул над штукатуркой сеть проводов, толщиной с палец. У противоположной стены грустила традиционная пальма кабаков Латвии.

— Раньше вон на той стене были нарисованы древние латыши, пьющие из кружек — наверное, пиво. Страшно крепкие краски. Когда я работал в малярах, нам пришлось сбивать штукатурку, — сказал Касперьюст.

— Почему сбивать?

— Директор ресторана считал, что картина навязчиво подталкивает к пьянству.

— После этого пили меньше?

— Надо полагать. Во всяком случае, пили по-другому.

Тут за прилавком явилась она, вышла из соседней комнаты. Белокурая валькирия, которую Сунеп заметил в автобусе, теперь в волосах ее была накрахмаленная белая диадема. Затененное острие выреза платья, притягивая взгляды, замыкала сверкающая брошка. Слишком чистое явление по сравнению с пятнистой поверхностью незакрытых столиков.

Лет сорока, оценивал Сунеп. Кончиками пальцев тискает по утрам лоб и массирует подбородок. Может быть, даже делает зарядку, что у латышских женщин вообще, а тем более в таком возрасте явление из ряда вон выходящее, потому что женщины тогда полагаются больше на строгость общественного мнения, чем на строгость телесных форм. Замужняя? Незамужняя? По многочисленным кольцам на пальцах обеих рук этого нельзя было определить.

— Добрый вечер, Анни, я привел нового клиента, — сказал Касперьюст. — Наш новый художественный…

Анни приоткрыла подкрашенные блекло-фиолетовой краской губы. На краю улыбки поблескивал только один золотой зуб. Имеет вкус, иная загромождает рот золотом, как ювелирную витрину. Анни протянула до локтя оголенную руку. Рукопожатие было подчеркнуто легким движением бюста.

Атака, подкрепленная минометами, подумал польщенный Сунеп, отвечая пристальным взглядом карих глаз и подергиванием усиков.

— Моя фамилия Сунеп.

— Мы знакомы уже два часа. Межлуйка, — ответила Анни вибрирующим голосом драматического сопрано. Голос шел из глубин, из выреза платья.

— В табачных облаках ресторана вы сохранили чистый голос. — Сунеп произнес первый комплимент.

Самообслуживание. Черт возьми, зачем он полез в ресторан, если в карманах с прошлой ночи, когда он тратился как польский граф, осталось только по скомканному рублю… По крайней мере, хорошо хоть то, что директор непьющий. Все же иногда это положительное качество. Сунеп сегодня еще считается гостем, а не подчиненным, так что пока за Касперьюста платить не надо. Следовало бы ввести традицию голландцев и других народов ростовщиков и ювелиров — каждый всегда платит за себя. Сын, если гостил у предков, уплачивал матери за пирожные.

Сунеп положил на свой поднос салат из свеклы за семь копеек, треску в томате за семнадцать и хлеб за две копейки.

— У нас сегодня шницель по-венски — с лимоном и килькой, — соблазняла Анни, получая двадцать шесть копеек.

— Благодарю, но привычка — после шести ничего серьезного. Пожалуйста, бутылку пива. — Отказаться от шницеля легче, чем от пива, шницель стоит рубль девятнадцать, а пиво — тридцать две.

Директор тоже положил себе только мясной салат за двадцать две и стакан кефира.

— Просто так… перекусить. У меня ведь дома жена.

Касперьюсту, наверное, жена утром наказывает: "Не вздумай таскаться по столовым — кто ж тогда будет доедать вчерашний суп!" Они сели под пальмой. Помещение архитектор сориентировал правильно: с заречья вечернее солнце посылало уютный вечерний свет. Утреннее солнце только раздражало бы и без того хмурых пьяниц, а какой же пьяница с утра не хмур.

— Эта буфетчица Межлуйка… замужем? У нее так много колец, что не поймешь. — Сунеп успел принести себе вторую бутылку.

— Сейчас нет. Был муж, ушел, второй помер, третьего прогнала.

— И от каждого памятник на пальце. Помню картину военных лет. Пушки. На стволе после каждого сбитого самолета нарисовано по белому кольцу. Женские пальцы в этом отношении подобны стволам боевых орудий.

Касперьюсту этот худрук нравился — многое знает.

— Хе-хе, я вам потихоньку скажу… — Касперьюст наклонился. Край стола врезался глубоко в его синюю рубашку. — Это, конечно, неприлично, но некоторые ее зовут не Межлуйкой, а Межляжкой. Да у нее есть за что… Хе-хе.

— Она, должно быть, с эстонской границы — это окончание фамилии "луйка".

— Может быть, фамилию подбросил кто-нибуль из мужей. Ну так я вам покажу квартиру, временную…

— Если вы любите кофе — для хороших гостей у меня хороший кофе. — Сунепа проводила улыбка Анни.