Розовый террор

… И вот сестрички сдали экзамен на аттестат зрелости. Причем Неля, более сильная в точных науках, решила контрольный вариант по алгебре за себя и сестру, а Ляля преспокойно ответила на экзамене по литературе и русскому языку на вопросы двух билетов. Сестры были в одинаковых передничках, волосы причесаны одинаково, и даже подведенные глазки были опущены с одинаково постным выражением. Зоркая классная, и та не заметила подвоха.

Аттестаты получились вполне на уровне и открывали желанную дорогу в престижный вуз. Засуетились родственники и знакомые, тайно приведены были в движение соответствующие рычаги. В один прекрасный августовский день две рослые девицы с вздыбленными от химической завивки волосами, в сильно декольтированных майках, подвернутых джинсах и босоножках на громадных платформах, вылезли у аэропорта с двумя туго набитыми новенькими чемоданами и со всей шумной родней в придачу.

Привлекая внимание пассажиров, родня шумно, с поцелуями и слезами проводила девушек. Когда самолет взмыл вверх, в мире наступили невыносимые тишина и пустота. Ровно через три недели – в это время на имя абитуриенток Рябининых поступило четыре посылки и три денежных перевода – в притихшую квартиру пришла телеграмма: «Все отлично зачислены дневное отделение целуем встречайте 25 ж/д вокзале ЛяНе».

Мать тихо плакала, а на отца легла нелегкая миссия: открытками и телефонными звонками оповещать о радостной вести многочисленную родню. Их встречали на вокзале с цветами, шампанским, и брат, уже кандидат наук, прямо на перроне нацепил им каждой на запястье золотые часы. И на такси их повезли домой. По истечении недели, во время которой сестер буквально носили на руках, все в том же составе снова прощались.

Неля, в толстом свитере, джинсах и кедах (они сказали матери, что их группу посылают в колхоз убирать картошку), долго махала из тамбура рукой. Неразговорчивая проводница отодвинула ее и захлопнула дверь. Неля пошла к сестре.

2

В купе, кроме них, больше никого не было. Теперь, когда они находились рядом и одни, становилось видно, что сестры кое в чем отличаются: Правда, обе были высокого роста, и черты лица у обеих были грубоватые. Они походили бы на грузинок, если бы не сильно вздернутые носы. У обеих из-под низких жестких челок блестели черные глаза под тяжелыми, темными от природы веками. У обеих густые брови срослись на переносицах, и на верхней губе темнел пушок.

Все-таки Ляля была чуть ниже ростом, уже в плечах и шире в бедрах – чуть-чуть, разумеется. Еще у Ляли была пара восхитительных ямочек на щеках. Они появлялись, когда Ляля не разжимая губ улыбалась. Зная это, Ляля по-другому и не улыбалась. Эти нежные вертикальные ямочки являлись предметом тайной жгучей зависти сестры. Действительно, было чем возмутиться: раз природа оделила их всем одинаково, то и ямочки, будь добра, тоже поровну.

Неля задвинула за собой дверь, не пропустив случая лишний разок взглянуть в зеркало и поправить чудовищной пышности начес на затылке. Взяла со стола грушу и с размаху села, закинув ногу на ногу.

– Нюнила? – сказала она вызывающе. – Давай уж сразу признавайся.

– Вот еще, с чего взяла? – Ляля, чтобы доказать обратное, тоже лихо закинула ногу на ногу и, помедлив, выбрала из целлофана грушу мельче. Вообще, видно было, что она немножко во всем подражает сестре.

…– Зря мы все-таки, да? – спустя некоторое время заговорила Ляля. – Зря мы им про институт не признались?

– Конечно, лучше бы было, если б мать сейчас с давлением лежала!

– Но мы бы осторожненько… что не поступили вовсе. Что совсем чуть-чуть по конкурсу не прошли. Конкурс-то вон какой! И Андрей Николаевич из приемной комиссии говорил, что такого столпотворения не помнит… А, Нель?

– Дерьмо ваш Андрей Николаевич! На лапу небось взял, – грубо сказала Неля. Злилась она именно оттого, что те же самые мысли давно лезли в ее голову. – Трусиха ты, Лялька, больше ничего. И трепачка. Небось телеграмму отбивать – это мы можем. Вон какую насочиняла: «Все отлично, целуем». Дура!

– И сама дура! И не смей орать на меня, понятно? – закричала Ляля. – Ты же первая сказала: «Давай пошлем». Я только поддержала.

Сестры надулись. Ляля рассматривала грязные матрацы, свернутые в валики. Неля не моргая смотрела в окно, за которым проплывали последние городские постройки..

– Давай, Лялька, кончай дурить, – сказала она миролюбиво. – Что маме не сказали, очень правильно сделали. Такие кобылы неудачливые, как мы с тобой, сейчас сотнями у пап и мам на шеях повисли. А мы вот уезжаем… работать уезжаем. – Она затормошила сестру. – И весь год будем заниматься, как черти, ага? И поступим же, Лялька, быть того не может, чтоб не поступили… И потом, что интересного дома? Семнадцать лет в четырех стенах… Фу, надоело. Слушай, Лялька, а чего мне так жрать захотелось?