Розовый туман

— Какая странная штука — жизнь, — обращаясь ко мне, сказал Сашкин отец. — Знаешь, Леша, сегодня я проводил в последний путь сына и сегодня же стал дедом. Настенька родила час назад. Ты знаешь, они так и не успели расписаться с Сашиным напарником, твоим тезкой. Ты знал его? Ну, наверняка слышал — он в прошлом году… там же, в Марианской впадине… Машину, конечно, не подняли. Упокой бог его душу! Бездонная океанская пропасть стала ему могилой.

— Настя? — только и переспросил я.

А что я мог сказать? Поздравить с рождением внука на похоронах сына?

Я не видел Настю много лет, помнил ее маленькой шустрой девчонкой с рыжими хвостиками и голубыми большущими глазами.

— Я отвезу вас в роддом, — добавил я, сообразив, что моя помощь будет не просто уместна, но и желательна.

В этот день я похоронил друга, но обрел собственную семью. Когда я увидел Анастасию!.. Да, это уже была не та рыжая Настька, а именно Анастасия!..

А маленький Павлуша оказался так похож на меня, что акушерка вручила мне его как отцу, естественно забрав шикарный букет, который я купил по дороге явно не для нее. Я не сопротивлялся. Павлуша! Сынок…

* * *

— Обряд погребения следует проводить… — сама собой вырвалась цитата из запыленного фолианта, когда перед глазами открылась неожиданная картина.

В титановом ящике, между двумя белыми баллонами, медленно испускающими розоватый туман, лежит одетый в смокинг труп!

Узнаю этого старика. Его фотографии частенько гостили в газетных полосах — один из самых удачливых биржевых спекулянтов, филантроп, личность во многом неординарная, — умер год назад.

— Спонсор, твой mother! — почти по-русски неприлично выражается Куп. — Это есть expedition investment, а мы есть похоронный контор, — хмыкает он и раздраженно машет рукой.

— Да упокой бог его душу, — шепчу я, захлопывая крышку. Добавляю: — Аминь, — крещусь троекратно и включаю лебедку на спуск.

Опустошенность проходит холодной волной по всему телу. Появляется жгучее желание заорать, завопить что есть мочи, выплеснуть грызущую обиду и стыд.

Самые дорогие и экстравагантные похороны в истории человечества состоялись.

Чен не отвечает. Эфир заполняют щелчки, шипение и странные подвывающие звуки.

— Связи нет, — говорю Куперу.

— Надо to leave, уходить из кратер. Большой глубина, помеха, — советует он.

Соглашаюсь, включаю зажигание — двигатель молчит. Повторяю попытку — эффект прежний.

Купер смотрит на меня непонимающе, но выражение лица меняется с каждой секундой — нутром чувствую его умоляющий взгляд.

Пот, мелкий противный озноб пробегает по всему телу. Собственные похороны, хоть и бесплатные, в Стинки-могиле в мои планы не входят, в Куповы, пожалуй, тоже. Продолжаю щелкать зажиганием, включаю, переключаю режимы всей подряд электроники — все молчит. Все!

Семь минут. В эти семь самых длинных минут вместилась вся жизнь. Чувствую, как шевелятся волосы на голове, как невообразимо огромные мурашки бегают по коже, как уходит в пятки душа…

Дрожь в руках мешает управляться с флажком пуска двигателя. Онемевшие пальцы ничего не чувствуют, только колотятся в такт всему организму. Представить даже не мог, что можно почувствовать дрожь в собственной печени, самих кишках…

Очередной раз поворачиваю флажок — есть зажигание!

Испуганный голос Чена пробивается сквозь улюлюканье эфира!

Замечаю слезы на глазах Купера. Они, похоже, щекочут, Куп порывается вытереть, забывая о шлеме, бьет рукой в стекляшку, понимает, что не достать, улыбается — счастливо и так облегченно… Монотонный свист двигателя кажется маминой колыбельной, прилетевшей из детства в этот жуткий темный мир Стинки-могилы.

Я доложил о выполнении программы, о сбое в системе обеспечения посадки, о неработающей семь минут электронике, о том, что титановый ящик пострадал при ударе о поверхность. Генерал Егоров, принимавший доклад, осведомился, насколько ощутимый ущерб нанесен оборудованию, а узнав о поломке замков, изменился в тоне. Волнение генерала явно мешало ему говорить. Связь переключилась в закрытый, кодируемый режим.

— Что вы видели? — говорит уже не генерал. Этот голос мне хорошо знаком — полковник Сивич из службы безопасности.

Понимаю, что речь пойдет о покойнике. Переспрашиваю:

— В каком смысле?

— Доложите обо всем в мельчайших подробностях, — требует Сивич.

— Скажите, сколько стоят такие похороны?

Пауза. Чувствую, он не сразу находит что ответить.

— Алексей, слушайте меня внимательно, — говорит Сивич.

Его тон заставляет выпрямиться, как по команде «смирно». Зная тяжелый нрав полковника, ожидаю гневных речей о субординации, о долге и ответственности, о чем угодно, но голос его выправляется, продолжает он с явным сожалением: