Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века

Обратимся к другим рецензиям на женские сочинения. Во второй части «Московского Меркурия» была помещена рецензия на роман «Елисавета де S***, или История россиянки, изданная в свет одною из ея соотечественниц». Автором и переводчицей на русский «Истории россиянки» была графиня Наталья Петровна Головкина (1769–1849), в рецензии не названная. В выходных данных книги сообщалось, что перевод принадлежит автору, а оригинал был издан в Париже в 1802 году. В своем отклике Макаров нарушает постулируемый им принцип хвалить все, что написано соотечественницами, и дает роману амбивалентную оценку: «Сие творение, хотя довольно слабое, показывает однако же в сочинительнице женщину умную»[108]. Ум Головкиной выражается в отказе претендовать на «ученость»:

…писала без всякого требования на ученость, на метафизику, на скучную, площадную мораль и на чувствительность. Здесь действующие лица не на ходулях — не герои греческие или римские — не изверги, рожденные только воображением госпожи Радклиф — не селадоны, иссохшие от слез, и которым замаранная крестьянская девка в грязных онучах кажется пастушкою божественной Аркадии: — здесь люди такие, каких можно видеть всякий день![109]

Макаров суммирует недостатки, присущие массовому сентименталистскому роману (среди сочинителей таких романов было довольно много женщин): излишняя чувствительность, искусственность персонажей, морализаторство; а главным достоинством «Истории россиянки» называет естественность ситуаций и поведения героев. Здесь же Макаров определяет общие особенности женского письма, которые связывает со спецификой женского восприятия: «Надобно отдать справедливость женщинам: они гораздо лучше нас умеют приметить и описать странности некоторых оригиналов, движения зависти, ревности, самолюбия и всех страстей, обыкновенных в обществе»[110]. Особая авторская чувствительность и уклон в психологические описания впоследствии будут представляться едва ли не главными чертами женской литературы. Например, С. А. Венгеров писал о прозаике Е. И. Апрелевой: «Дарование характерно дамское… Останавливаясь необыкновенно подробно на мелочах второстепенного свойства, она забывает мотивировать главные моменты своих повествований»[111]. Мы намеренно привели пример из другой эпохи, чтобы показать «живучесть» подобных стереотипов в отношении женской литературы.

Таким образом, Макаров считал возможными занятия литературой для женщин, хотя и с некоторыми оговорками. Рассуждая о женском просвещении, он писал:

Кто не желает Женщинам просвещения, тот враг их <…> тот хочет удержать себе право сказать некогда жене своей (в которой он искал ключницу или няньку): я тебя умнее! <…> красота скоро вянет <…> что будет с женщиной <…> если не заготовит себе утешений на старость[112].

Макаров не предлагал женщине утешаться исключительно семейными заботами, а ратовал — как минимум, на уровне деклараций — за расширение женской образованности. В предисловии к журналу он не только изъяснял выгоды женского просвещения для общества, но и указывал, что его отсутствие пагубно в первую очередь для самих женщин. Однако центральной идеей «Нескольких мыслей издателя» было все-таки не просвещение женщин, а их роль в культурном посредничестве.

На страницах «Московского Меркурия» Петр Макаров не только формировал положительный идеал просвещения, но и высмеивал крайность образования — педантство, а также поверхностную моду на просвещенность. В своей диссертации А. Дементьева предположила, что Макаров мог подвергать сомнению транслируемые им же самим идеи, и указала на рассказ «Провинциал и артисты. Из Парижского дамского журнала»: