Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века

Катриона Келли не уточняет, кто именно удостаивался чести называться Коринной. Известны как минимум два случая, но они относятся к более позднему времени. Так, например, рано умершая поэтесса Елизавета Кульман, впечатленная легендой о Коринне, по предложению ее учителя, Карла Гроссгейнриха, фактически участвовала в литературной мистификации, когда написала стихи, которые можно было бы выдать «за верный и прекрасный перевод собственных сочинений Коринны», якобы найденные «случайно между рукописями греческого монастыря»[464]. После выхода «Стихотворений Коринны» Кульман провозгласили «северной Коринной» с подачи ее учителя, а впоследствии — главного создателя ее биографического мифа. Другой общепризнанной «северной Коринной» была Зинаида Волконская.

В 1800‐е годы, когда Бунина входила в литературу, более частотными были сравнения пишущей женщины с Сафо. Сравнение с Коринной, вероятнее всего, актуализировалось в России в 1809 году после выхода на русском языке романа Жермены де Сталь «Коринна»[465]. Это подтверждает, например, текст Шаликова в честь отъезда Буниной в Англию — один из немногих случаев, где поэтесса сравнивается с Коринной, но не греческой, а итальянской:

Она справедливо может называться Северной Кориною — по сходству в характере сочинений ея с сочинениями Корины Итальянской — сего идеального существа, представленного пленительною кистью Госпожи Сталь[466].

Имя же Сафо давно и повсеместно использовалось при характеристике женщин-сочинительниц.

Одно из первых сравнений русских поэтесс с Сафо относится еще к середине XVIII века (автор — И. Рудаков): «В России Сафо есть, и Сафо не одна. / Хотя, Россия, ты от солнца удаленна»[467], — «Сафо» в данном случае равно «поэтесса». Номинация «русская Сафо» составлена по тому же принципу, что и, например, «Северный Пиндар», «русских стран Малерб» и т. д., однако здесь решающим явилось не жанровое предпочтение автора, а его гендерная принадлежность. Как установил Е. Свиясов, впервые адресно эту комплиментарную номинацию использовал А. П. Сумароков в анакреонтической оде, посвященной Е. В. Херасковой[468]. К тому же времени, по наблюдению исследователя, относится первое ироническое использование имени греческой поэтессы, однако «уже в начале XIX в. подобные переименования становятся <…> знаком благожелательности и вместе с тем галантного отношения поэтов-мужчин к отечественным поэтессам»[469].

Популярности биографического мифа Сафо в сентименталистскую эпоху способствовало подключение романтического мотива — несчастной влюбленности в пастуха Фаона; в адресных уподоблениях этот мотив оставался обычно нерелевантным (случай Буниной — исключение, о чем будет сказано ниже). Принято считать, что номинация «русская Сафо» — дань политесу, и такого титула удостаивалась едва ли не каждая пишущая женщина: формула «„русская Сафо“ превратилась в форму выражения определенного уважения, питаемого мужчинами-литераторами к женщинам, связавшим себя с литературным трудом»[470]. Бунина в этом отношении не была исключением, скорее даже наоборот — к ней именование «русской Сафо» применялось чаще, чем к другим поэтессам XIX века. Однако интересен ее случай другим: «сафические» проекции были обыграны здесь в комическом ключе. О. А. Проскурин, который проанализировал посвященную Буниной «арзамасскую» речь С. С. Уварова, описал его так:

…комплиментарная формула содержала в себе комический потенциал — уподобление Буниной Сафо по чисто внешнему и, как следствие, мало дифференцирующему и ни к чему не обязывающему признаку (женщина-поэтесса) могло приобрести резкие комические черты[471].

Е. В. Свиясов полагал, что первым назвал Бунину «русской Сафо» П. И. Шаликов[472]. Именно ему, издателю «Московского зрителя», принадлежал, по мнению исследователя, опубликованный в журнале экспромт «К А. П. Б — ой, в день рождения» (1806), снабженный примечанием: «Любезная Сочинительница обличила сама себя в таланте Сафы»:

«Будь Сафою другой!» — Природа изрекла —
И стихотворица Лезбийска вновь родилась.
Но чтобы ты ее счастливее была,
Чтоб жизнь твоя в тоске, в слезах не прекратилась
И чтоб Фаон творцом был радости твоей, —
Вот пламенна мольба в сей день души моей![473]

В том же номере, чуть ниже, был напечатан ответ Буниной: