Розы и хризантемы

— Начинается… — бурчит мама. — Не было еще случая, чтобы что-нибудь услышал, но упорно продолжает названивать! Какое-то ослиное упрямство… Светлана, задерни штору.

Я закрываю поплотнее дверь, задергиваю штору, но голос дяди Миши все равно слышен у нас в комнате.

— Эт кто?! — кричит он. — Крестная?! Эт ты?! Эт ты, говорю?! Эт я! Михаил! Миша! Миша это! Из Москвы! Из Москвы, говорю! Эт Зина?! Зина! Я думал, эт крестная! А Федор дома?! Федор, говорю, дома?! Федор!

— Ненормальный! — злится мама. — Возьми сядь и напиши письмо. Так нет, лучше будет целый час орать. Можно подумать, что у него срочная депеша. Или он чем-то безумно занят! С утра до вечера бьет баклуши.

— По буквам скажи! — кричит дядя Миша. — По буквам, говорю!

— Или это просто какое-то дурацкое бахвальство? — хмыкает мама. — Дескать, знай наших, по телефону вызываем! Нет, я этого не могу понять. Первый час ночи! Нужно же, в конце концов, хоть сколько-нибудь считаться с соседями.

— Ва-ле-рий! — передает дядя Миша по буквам. — Валерий, говорю! Ы! Ы!.. Выслал! Валерий, ы, Семен, Лариса… Не твоя Лариса! Эт я по буквам передаю! Выслал! Выслал, говорю!

Наконец дядя Миша заканчивает свой разговор, в квартире становится тихо. Мы укладываемся спать. Папы все нет. Слышно, как за стеной подымается лифт. Вот проехал третий этаж, четвертый, пятый… Остановился на шестом. Может, это папа? Если это папа, будет слышно, как поворачивается ключ в замке…

В дверь звонят — долго и звонко, — и тут же принимаются колотить ногами.

— Господи, только этого не хватало!.. — подскакивает мама. — Нет, вы подумайте!.. Почему же никто не выйдет открыть? Оглохли, что ли, все в одночасье?

Бабушка сползает с сундука и пробирается в темноте к двери.

— Ты куда? — шипит мама. — Сядь и сиди! Только тебя там не хватало.

— Верно, опять к Луцким, — бормочет бабушка.

Наконец кто-то открывает, сапоги грохочут по коридору и останавливаются у нашей двери.

— Откройте! Милиция, проверка документов.

— Что? Что такое? — Мама садится на постели. — Боже мой… Да, сейчас. Сию минуту! Светлана, иди открой. Это, верно, ошибка…

Я зажигаю свет, открываю дверь, на пороге стоят два милиционера, управдом Алпатов и лифтерша тетя Дуся. Один милиционер заходит в комнату.

— Паспорта! — требует он, а сам посматривает по сторонам.

Мама пытается попасть рукой в рукав халата и не может.

— Сейчас, минуточку… А вы, собственно, по какому поводу? Что-нибудь случилось? Скажите мне, умоляю вас, не молчите! Я тяжелобольной человек, мне ни в коем случае нельзя волноваться…

— Ваши паспорта, гражданка, — перебивает ее милиционер строго.

— Вот, вот паспорта… Это мой, а это моей матери. Это моя мать…

— А муж ваш где? — спрашивает Алпатов.

— Не знаю. Откуда мне знать? Опять, видно, загулял… У товарищей своих, будь они прокляты. Сколько ни говоришь, сколько ни убеждаешь!.. Третий час ночи… Боже, просишь, умоляешь!.. Все как об стену горох! Вы уверены, что с ним ничего не случилось? Ради бога, скажите мне правду, не скрывайте!..

— Проверь остальные комнаты, — говорит тот милиционер, что стоит в коридоре.

Все четверо передвигаются к комнате Луцких.

Мама с паспортами в руках садится на кровать. Бабушка возвращается к сундуку, я прячусь под одеяло.

— Какое поразительное бездушие! — стонет мама. — На всех и на вся наплевать! Он, видите ли, где-то себе развлекается, приятно проводит время, а что другой тут ждет, с ума сходит, это его не волнует! Я не говорю о любви, но должна же быть хоть капля совести. Ведь прекрасно знает мое состояние…

— Ишь ты, ишь ты! — хохочет в коридоре милиционер. — Спрятала! Думает: дураки, в шкаф заглянуть не догадаемся!

— Не скаль, не скаль зубищи! — плачет Елизавета Николаевна. — Развеселился! Погоди, придет и твой черед поплакать! У тебя, видать, матери нет, тебе печалиться не об ком. А я мать на улицу не вышвырну! Не вышвырну, понял? Она, бедная, пятерых нас подняла и детей мне вырастила!

— Мать твоя обязана жить по месту прописки, — объясняет милиционер.

— По месту прописки! А ты видел это место прописки? Там десять лет не чинено, не топлено, печь развалилась, сквозь крышу звезды видать, ветер как на улице гуляет! Полешки дров там нету! Там пес дворовый не выживет, не то что человек!

— Это нам, гражданка, не интересно. Твой дом — бери да чини. Кто тебе не велит?

— Чини! Язык твой бесстыжий! Морда твоя бессовестная! С чего мне чинить? С каких капиталов? С копеек наших сиротских? Ты, может, не видишь, кто перед тобой находится? Ты погляди, разуй глаза свои заплывшие! От хорошей жизни-то они у тебя вовсе жиром заплыли!

— Тише ты, Лиза, не горячись, — упрашивает Прасковья Федоровна.

— Нас твои обстоятельства, гражданочка, не касаются, — замечает милиционер. — Ты еще женщина не старая, крепкая, вот и шевели мозгами, как заработать.

— Это что же?.. Это ты мне что же предлагаешь? — удивляется Елизавета Николаевна. — Ты на что намекаешь, кот ты поганый, кобель подзаборный? Думаешь, если ты морду нажрал…

— Морды наши тебя, гражданка, пусть не волнуют. А будешь орать, тебе же хуже станет.