Розы и хризантемы

— Ну, приятели нюхом чуют, что человек с деньгами.

— Да, разумеется. Налетели, как мухи на мед. Один раз, представьте, вообще исчез на три дня. Я чуть с ума не сошла. Затеял роман с женой какого-то инженера…

— Что вы? Так шустро?

— Не знаю, может, не роман, так — флирт… Какая разница? Не в этом дело. Главное, лишь бы мне досадить, поставить в идиотское положение. Чтобы все видели, как я за его штаны цепляюсь.

— Ей-богу, Нина Владимировна, уж лучше бы с нами тут оставались… И ведь предупреждала я вас: не будет вам от этой поездки проку.

— Ах, — говорит мама, — может, вы и правы… Но тут, знаете, тоже радости мало. Нет, что уж там — куда ни кинь, везде клин…

— Ладно, не моего ума дело. — Ольга Николаевна обтирает руки об штаны, будто только что копалась на грядке, приподымается. — Не мне вас учить, как на свете жить… Пойду лучше борщ сварю. Борщом своим угощу путешественников…

— Нет, нет, Ольга Николаевна, милая, какой борщ! Спасибо, надо ехать… Куда это Павел запропастился? Видите, даже тут нашел, куда исчезнуть!..

Я не хочу, не хочу, чтобы папа уезжал! Пускай останется со мной…

— Конечно, останусь, маленький. — Он присаживается на кровать и поглаживает сквозь одеяло мою ногу.

— Что ж, оставайся… — соглашается мама. — Только как же я дотащусь одна до станции?

— Посажу тебя на поезд, Нинусенька, и вернусь.

— А почему вы мне не писали? — спрашиваю я.

— Не писали?.. Не знаю, я два письма отправил. — Папа сопит носом. — Странно, что вы не получили.

— Да тут почта такая! — успокаивает Ольга Николаевна. — Из Москвы-то две недели письмо идет…

Я закрываю глаза. Ничего, что не писали… Зато приехали… Приехали все-таки! Спасибо тебе, солнышко…

— Да, Ольга Николаевна, дорогая, чуть не забыла! — спохватывается мама. — Нужно же рассчитаться с вами за Светланино питание. Скажите, сколько я вам должна.

— Успеете еще, рассчитаетесь, — говорит Ольга Николаевна.

— Нет, зачем же откладывать? И вообще, зачем таскаться туда-сюда с деньгами. Скажите, и все.

— Не знаю, Нина Владимировна, не знаю…

— Ну кто же, кроме вас, может знать? Подумайте и скажите.

— Ну, не знаю… Восемьсот рублей не много будет?

Восемьсот рублей?! Неужели я у них съела на восемьсот рублей? Я ведь почти ничего не ела… Это огромные деньги!.. Хватит почти на три пары босоножек… Маме, наверно, тоже так кажется — что это слишком дорого, но она почему-то молчит: раскрывает свою сумочку и отсчитывает Ольге Николаевне восемьсот рублей.

— Проверьте. Проверьте, Ольга Николаевна, проверьте — деньги счет любят!

А может, если у Авровых будет много денег, они начнут получше кормить Альму?

Мы едем в грузовом такси за своими вещами. Глина просохла, даже в некоторых местах потрескалась. Август был дождливый, а сентябрь оказался теплый и ясный. Только кое-где остались маленькие лужицы. Солнышко сверкает в них, по голубому небу бегут беленькие прозрачные облака.

На мне новые ботинки — черные, блестящие, с железными крючками.

— Ну и ботиночки мать тебе удружила! — радуется Ольга Николаевна. — Мальчуковые, да на три номера велики!

— Ничего: велики не малы, — обижается мама.

— Да, на вырост, на вырост! Прямо кот в сапогах! Не зацепись, гляди.

Не зацеплюсь. Подумаешь, что мальчуковые! Все равно они очень хорошие.

— На следующий год будут как раз, — говорит мама. — Нет, вы подумайте: опять она с этой мерзкой собакой! Что за несчастье такое!

— Альма не мерзкая, — спорю я, — она хорошая. Ты любила своего Пушка, а я люблю Альму.

— Нашла что сравнивать! — хмыкает мама. — Моего Пушка с этой гадостью!

— Извини меня, Нинусенька, но это просто неприлично, — говорит папа.

— Что неприлично? О чем ты?

— Неприлично беспрерывно хаять чужую собаку.

— Боже мой, какие тонкости! Уж не прикажешь ли раскланиваться с ней при встрече? Чтобы засвидетельствовать свое почтение.

Мама покупает у Ольги Николаевны ящик антоновки.

— Боже, один запах чего стоит! Ах!..

Папа с шофером таскают вещи.

— Ольга Николаевна, милая, а где же ваша кошка? — спрашивает мама. — Я помню, кошка у вас была — серая такая.

— Ушла наша кошка! Покинула нас. Из-за котенка… Двух котят летом родила — серого да рыжего. Соседка тут — вы ее не знаете, их дача далеко, на краю поселка, возле леса — захотела взять котеночка, серенького выбрала. Я ей понесла, а кошка следом бежит, мяучит. Так плакала, так рыдала, ну ни за что не пожелала расстаться!

— Что вы говорите! И что же?

— Так и живет теперь там, возле сына своего. Они сперва не хотели ее в дом пускать, на кой шут две кошки? — Так она во дворе пристроилась, под сараем, уселась и не выгонишь! Ну и бог с ней, с кошкой, у нас зато рыжий остался, славный будет котище. И котят таскать не станет.

— Конечно, лучше, — соглашается мама. — Но вы подумайте — убежала за котенком! А еще говорят, кошка к дому привязана.

Папа заглядывает на террасу.

— Все, Нинусенька, можем трогаться.

Альма стоит, подняв уши, и смотрит. Не хочет, чтобы я уезжала.

— Что ж, прощайте… — говорит мама. — Прощайте, Ольга Николаевна, дорогая. Даже и поговорить не пришлось толком… Больше, боюсь, уже и не увидимся…