Розы и хризантемы

Мы спускаемся дальше. Мне кажется, те двое бормочут что-то за нашей спиной.

— Как, вы все еще здесь?! — изумляется мама. Мы поднялись на лифте, но она нарочно не заходила в квартиру, ждала, пока лифт спустится и будет видно, что творится на площадке перед окном. — Неужели ее до сих пор нет?

— Нету, нет, — бурчит один, бросает папироску на пол и затаптывает ногой.

— Ну это уже что-то невероятное! Чтобы она столько часов отсутствовала? Как-то не верится… Даже если вышла в магазин или в поликлинику, и то давно бы вернулась… Не представляю… Может, что-то случилось? Если только уехала в Тверь, невестку навестить? Но тогда и ждать бесполезно! И потом, она бы непременно предупредила соседей. Вы кто ей, собственно, будете?

— Племянники!

Оба отворачиваются к окну. По-моему, им не очень хочется разговаривать с мамой. Мама вздыхает и отпирает наконец нашу дверь.

— Настя, вы видели? С самого утра торчат какие-то двое…

— Больно надо мне видеть!..

— Нет, но странно. Если не врут… Как это может быть, чтобы она до сих пор не вернулась? Стоят и стоят…

— Хотят, Нина Владимировна, и стоят. Ваше-то какое дело?

— Что значит — какое? Уверяют, будто бы к Анне Степановне, из двенадцатой квартиры. А на самом деле черт их знает, что за прохиндеи!.. Всякое бывает. Сопрут что-нибудь, а потом ищи-свищи! Позвоню-ка я Дусе.

Мама звонит вниз тете Дусе. Тетя Дуся говорит, что все в порядке, что она знает.

— Вы у них документы хотя бы проверили? Сказать ведь все что угодно можно.

Тетя Дуся отвечает, что проверила.

— Ну что ж… — вздыхает мама и вешает трубку. — Хотят ждать, пусть ждут. На здоровье. Одеты действительно довольно прилично… На пьянчуг не похожи.

Под вечер она не выдерживает и опять выглядывает на лестницу. Те двое стоят.

— Боже мой, что же вы? Ночевать тут собрались? Вам, может, пойти некуда? Если вы иногородние… Так бы сразу и сказали. А почему вы ее не предупредили? Как это можно — пускаться в дорогу, не списавшись, не сговорившись? Не знаю, зайдите хотя бы посидите у нас на кухне, все лучше, чем мерзнуть на лестнице. Столько часов на ногах, с ума сойти!

— Нет, благодарим, — отвечает один.

— Зайдите, зайдите! — не отстает мама. — Я вам говорю: зайдите, нечего стесняться! Хоть по тарелке супу налью. Вы же целый день голодные!

Нет, эти дяденьки не хотят маминого супу. Они просят ее не беспокоиться.

— Павел, что ты об этом думаешь?

— Нинусенька, я не имею ни малейшего желания думать о чужих племянниках, — говорит папа. — По мне, они могут провалиться сквозь землю!

Мама вздыхает.

Ночью арестовали Олоневскую. Увезли на «черном вороне». Прямо в вечернем платье… Так говорят. И наверно, в тех туфельках на высоких каблуках. Говорят, она вернулась домой за полночь, а ее сразу из автомобиля и в «черный ворон». Даже в квартиру зайти не позволили.

— Какие мерзавцы! — возмущается мама. — Нет, вы подумайте — дурили голову, будто к Анне Степановне! Она, между прочим, оказывается, и не выходила никуда, целый день дома сидела. Жалко, я не постучалась, надо было не слушать этих прохвостов и постучать!

Папа вздыхает:

— Иногда, Нинусенька, бывает не вредно послушать, что тебе говорят.

— Действительно! Но как я не догадалась? Ну да — это ж они из нашего окна следили за восьмым подъездом! Теперь-то я понимаю: как раз напротив. А Дуся, между прочим, тоже хороша — не могла сказать! Наверняка знала, в чем дело. Хоть бы намекнула как-то.

— Намекнуть, мой милый Кисик, при всем старании тебе ни о чем невозможно — решительно никаких намеков, даже самых откровенных, ты понимать не желаешь. Я тебе из Сталинграда писал: «Читаю хорошую книгу „Оборона Царицына“». А ты мне на это отвечаешь: «Я тебя не спрашиваю, что ты читаешь, мне сейчас не до чтения. Объясни наконец толком, где ты находишься!» А как еще, спрашивается, можно объяснить, не вызывая подозрений военной цензуры?

— При чем тут военная цензура? И вообще, не пытайся выставить меня идиоткой! Кстати, ты слышал, что говорят? Будто у нее завелся любовник, серб, из югославского посольства.

— Из югославского посольства! Ай да тетя Дуся!..

— Не тетя Дуся, а Олоневская. Других обличаешь в непонятливости, а сам вечно прикидываешься!

Папа шумно вздыхает:

— Нинусенька, югославское посольство год как ликвидировано, а все его сотрудники высланы, поскольку никаких отношений с мерзавцем Тито у нас быть не может.

— Не знаю, может, и ликвидировано, но люди зря говорить не станут — дыма без огня не бывает.

— Актрисе Олоневской отныне придется играть на Соловках!..

— Не понимаю, чему ты радуешься.

— Я не радуюсь, я констатирую.