Розы и хризантемы

— Разумеется, ты ничего не видишь.

— Извини меня, мой милый Кисик, но дело тут вовсе не в хождении на голове. Не знаю, как это произошло, но у тебя в последнее время развилась поистине патологическая недоверчивость, граничащая с манией преследования. Ты страшишься любой невиннейшей перемены.

— Не стесняйся, скажи прямо, что я ненормальная и что мне пора в желтый дом.

Папа вздыхает:

— Не ненормальная и не пора в желтый дом, но шарахаешься от всего незнакомого. Таинственным образом буквально во всем умудряешься усмотреть угрозу своему спокойствию и благополучию.

— Не смеши меня, ради бога: ни о каком спокойствии и благополучии давно уже не идет речи.

— Извини, Нинусенька, но, если бы ты хоть немного поинтересовалась педагогической наукой, тебе стало бы известно, что ребенку необходимо общество сверстников.

— Хороший бизунас ему необходим, вот что ему необходимо, этому ребенку! И да будет тебе известно вместе с твоей хваленой наукой, что в таком месте, где скопище детей предоставлено самим себе, хулиганство и самая мерзкая распущенность неизбежны.

— Чрезвычайно, я бы сказал, странные представления. В лагере имеются пионервожатые и воспитатели, не говоря уж о директоре. Самому себе никто не предоставлен. Извини меня, но все это не более чем каприз.

— Прекрасно!

— Поверь мне, мой милый Кисик, это не что иное, как частный вид ревности — беспричинной ревности ко всему, что не ты. Панический страх, что где-то в другом месте человеку будет лучше и интересней, чем дома.

— О да! В этом я не сомневаюсь ни одной минуты. Тебе везде лучше и интересней, чем дома.

— Можно подумать, что ты готовишь свою дочь к жизни на необитаемом острове.

— Думай все, что тебе угодно, и оставь меня в покое!

У Ики родилась сестренка.

— Какая она? Расскажи, — прошу я.

— Масенькая-масенькая, хорошенькая-прехорошенькая! Глазки синие, а носик, как у тебя, только совсем канапусенький. Я ее на колени кладу, когда уроки делаю, она у меня спит — дышит так тихо… Прямо хочется обнять ее, прижать крепко-крепко… Совсем не отпускать!

Как я ей завидую! У меня никогда никого не будет — ни брата, ни сестры. Не было никогда и никогда не будет…

«ДО ЭКЗАМЕНОВ ОСТАЛОСЬ 23 УЧЕБНЫХ ДНЕЙ». Это в раздевалке висит такой плакат. Каждый день число меняют, и их — учебных дней — остается все меньше и меньше. Мы в этом году первый раз сдаем настоящие экзамены: русский письменный (изложение), русский устный, арифметика письменно и арифметика устно. Я не очень боюсь экзаменов, но Вера прямо умирает от страха — все время упрашивает, чтобы на арифметике письменно я обязательно села за ней. Даже плачет, боится, что я не сяду или Марья Трофимовна не позволит.

Всех девочек, которые еще не пионерки, теперь принимают в пионеры. Кроме Вали Красненьковой. Марья Трофимовна не хочет, чтобы Валю приняли, потому что она плохо учится. Девочки упрашивают ее.

— Нет, девочки, нет! Пионер не может быть с двойками.

— Она уже исправилась! — уговариваем мы. — Она лучше стала учиться.

— Правда, немного подтянулась, — соглашается Марья Трофимовна, — и я больше вас всех этому радуюсь. Но случаются еще и двоечки.

— Она исправится. Марья Трофимовна, мы будем ей помогать! — обещает Ира Грошева.

— Марья Трофимовна, пожалуйста! Ну пожалуйста!.. — Мы вскакиваем из-за парт и лезем кучей к учительскому столу.

— Нет! — говорит Марья Трофимовна. — Ученик с двойками недостоин называться пионером.

— У нее не будет двоек, не будет! Мы обещаем! Мы вам обещаем — весь класс.

— Обещаем, обещаем!

— Вы не можете этого обещать. Это может обещать только она сама.

— Я обещаю… — шепчет Валя.

— Нет, Валя, в данный момент я еще не могу за тебя поручиться. И помимо всего прочего, я уже подала пионервожатой список, — говорит Марья Трофимовна.

— А вы ее допишите! — советует Варя Батищева.

— Нет, девочки, все, кончено! Хватит об этом говорить и сядьте на место.

— Ну как это? — плачет Тася Потачкина. — Мы все будем пионеры, а она нет? Мы так не можем!

Марья Трофимовна подымается из-за стола:

— Я очень рада, что вы так переживаете за своего товарища, но этому товарищу тоже следует задуматься о своей успеваемости и дисциплине. Всем нам будет очень стыдно, если в нашем классе окажется пионерка — плохая ученица.

— Видала, какая она сволочь, Марья Трофимовна наша? — говорит Ика, когда мы тащимся домой. — Жалко ей, видите ли, что Валька пионеркой будет! Васильевой небось никогда ни одного замечания не сделает.

— Да… — соглашаюсь я. — А я раньше думала, что она хорошая. Когда только пришла в школу.

— Я-то ее сразу раскусила. По голосу. Голос у нее противный — как у моей матери. Подковыристый.

ЛЕТО 1950-го

Я еду в лагерь! Еду, еду! Мы с папой победили маму.