Розы и хризантемы

Нас повезут на автобусах — три отряда, каждый в отдельном автобусе: первый отряд мужской, второй женский (это мы — девочки от одиннадцати до четырнадцати лет) и третий малышовый. Автобусов еще нет, мы стоим и ждем. Все в пионерских формах — синяя юбка, белая блузка, красный галстук. Девочки смеются, болтают, обнимаются — они знают друг друга, вместе ходили в детский сад и каждый год вместе ездят в лагерь, а я знаю только Зою Линкину. Хорошо, что хоть Зою знаю, и то легче.

Мама от нечего делать переходит на минуточку на бульвар. Какой-то дяденька продает по рублю самодельные дудочки. Вообще-то я у нее никогда ничего не прошу, все равно не купит, но теперь попробую — как-никак я уезжаю на целых сорок дней! Вдруг раздобрится и купит?

— Не выдумывай! — говорит мама. — В твоем возрасте забавляться идиотской деревенской дудочкой. Тебе что, два года?

— Когда мне было два года, у меня тоже не было никакой дудочки.

— И слава богу.

— А мне хочется дудочку.

— Тебе хочется, чтобы все над тобой смеялись, — вот чего тебе хочется!

Сказала бы прямо, что жалко рубля.

— Кстати, если хочешь знать, — хмыкает мама, — для игры на дудочке требуется приличный музыкальный слух, а ты сама призналась, что он у тебя полностью отсутствует.

— Главное, что у меня отсутствует дудочка. Ничего, вырасту, начну работать и с первой зарплаты куплю себе дудочку.

— Это пожалуйста, на здоровье, сколько угодно!

Да, так и сделаю, обязательно. А ее больше ни о чем не стану просить. Никогда! И в этот раз не следовало. Пускай подавится своим рублем.

Мы залазим в автобусы, мама стоит внизу. Я нарочно отворачиваюсь, как будто не вижу ее. Она стучит в стекло.

— Следи за вещами, ничего не забывай и не разбрасывай! И будь умницей.

Как бы не так — умницей… Сорок дней! Сорок дней буду без нее и без ее наставлений. Хорошо, благодать!.. Жалко только, что не увижу в этом году Альму…

Лагерь — это просто две дачи. Как у Авровых, только две рядом. В одной располагаются первый и третий отряд, а в другой мы. У нас на первом этаже (с другого входа) живут хозяева, мы на втором. Восемь коек сразу возле лестницы, потом большая палата (почему-то совсем без окон, только с двумя застекленными террасками по обеим сторонам), в ней шестнадцать коек, и еще на каждой терраске по четыре койки. Мое место на терраске. У меня три соседки: Наташа Горская, дочь поэта Аркадия Горского, Мила Муратова (ее отец публицист, это вроде как журналист) и еще Наташа — не писательская дочка, у нее мать работает в Литфонде.

Мила (это я узнаю от других девочек) живет с отцом. Ее родители разошлись, и она осталась с отцом. Почему, никто не знает. Сама она никогда про это не говорит. Вообще больше всего у нас говорит Наташа Горская. Говорит, хихикает, сплетничает про всех — рот не закрывается. Только залезет в постель и сейчас же начинает болтать. Особенно во время мертвого часа. Считается, что во время мертвого часа мы должны спать, но я что-то не заметила, чтобы кто-нибудь спал. Как мы можем спать днем? Мы же не грудные дети.

— А у селедки есть молока, — сообщает Горская и хихикает.

— Ну и что? — спрашивает Мила.

— А у мужчин тоже есть молока. Как у селедки.

— Откуда ты знаешь?

— Я у нашего дворника видела. — Опять хихикает. (Она живет во дворе Литфонда.) — У нас дворник есть, татарин, Ринат, он мне показывал.

— Не ври! Ничего он тебе не показывал, — злится Мила. — И вообще все, замолчи, я хочу спать!

Не хочет она спать. Просто надоело слушать Наташкины глупости. Мне тоже надоело. Пионервожатая Женя ходит по палатам и всех упрашивает:

— Девочки, перестаньте болтать, закройте глаза, отвернитесь к стенке и постарайтесь уснуть.

Не собираемся мы отворачиваться к стенке. В Москве мы в это время сидим в школе, а тут почему-то должны спать.

Я подружилась с Олей Ожановой. Она заплетает мне косы. Я никак не могу научиться заплетать косы. Мне уже двадцать раз показывали, как это делать, но у меня не получается. А Оле даже нравится заплетать кому-нибудь косы.

Олина кровать в той палате около лестницы, где все самые красивые и самые умные девочки: две Иры — Ира Барашина и Ира Дорская, Галя Константинова, Света Федина (внучка писателя Константина Федина, которого мы проходим в школе), Марина Ильвинская, Ляля Светлая и Наташа Лесная. Пионервожатая Женя тоже спит здесь. Чтобы не путать двух Ир, Дорскую девочки зовут Ирой, а Барашину — Ришей: Ириша — Риша.

— А дома кто тебе заплетает? — спрашивает Риша, глядя, как Оля причесывает меня.

Ей подходит ее фамилия — Барашина, волосы у нее топорщатся, курчавятся, как она их ни приглаживает, все равно надо лбом остаются мелкие завиточки. Черный такой барашек.

— Папа.

— Понятно, — говорит Риша. — А вы что, в одном классе с Линкиной учитесь?

— Да.

— Ну и как к ней относятся в классе?

— Хорошо. Она умная и умеет сочинять стихи.

— Хм-м, странно.

Странно… На самом деле странно не это, странно то, что в лагере к Зое относятся не очень-то хорошо и дразнят ее Машкой. И почему именно Машкой? Маша — хорошее имя.

— А к тебе как относятся в классе? — продолжает Риша.

— Тоже хорошо.