Розы и хризантемы

— Чародей ты, Паша, — Николай Петрович встряхивает буйной своей шевелюрой, качает головой и шумно вздыхает, — кудесник! Налей мне, Катька, лафитничек…

— И мне! — требует Стоянов. — И мне налей. Я сегодня еще не пил. Учти — я сегодня еще ни капли не пил!

— Не пил! — смеется тетя Катя. — А кто ж две бутылки выжрал?

— Две бутылки? Глядите, считает! Все приметила. Дура ты, Катька! Две бутылки — это вчерашний день. Сутки начинаются в полночь. Пора бы тебе, мать, географию эту знать.

И я любил. И я изведал
Безумный хмель любовных мук,
И пораженья, и победы,
И имя: враг; и слово: друг…

— Неправда, Пашка, врешь! — кричит Стоянов. Лицо у него красное, глаза тоже красные. — Не враг, нету теперь такого: враг! Врагов победили. Теперь: враг народа!

— Уймись, тезка! — говорит Николай Петрович строго. — Не мешай слушать.

— Слушай, — соглашается Стоянов. — Я что? Слушай, коли нравится… Только из песни, учти, брат, слова не выкинешь: враг — это что? Это вчерашний день! Теперь: враг народа!

— Уймись…

И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?)
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.

И медленно пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка…

Кругленькая тетенька потихонечку вынимает у папы из пальцев папиросу и сама начинает курить ее.

— Читайте, Пал Лексаныч… Читайте, миленький…

Там, где скучаю так мучительно,
Ко мне приходит иногда
Она — бесстыдно упоительна
И унизительно горда,

— читает папа.

Тетенька обнимает папу одной рукой за шею, во второй руке она держит папиросу.

— И унизительно горда… — хмыкает Стоянов. — Горда, но унизительно!

— Папа, пойдем… — прошу я.

— Да, маленький! — говорит он. — Мы пойдем. Скоро! Пойдем! «И ветер поет и пророчит мне в будущем сон голубой… Он хочет смеяться, он хочет, чтоб ты веселилась со мной! И розы, осенние розы мне снятся на каждом шагу сквозь мглу, и огни, и морозы, на белом, на легком снегу!»

— Розы… на снегу… — Николай Петрович качает головой. — В Киеве — помнишь, Паша, розы были — настоящие…

— Это где горит? — принюхивается тетя Катя. — Горит где-то…

— Это Тонька, — объясняет Стоянов. — Воспламенилась, вишь, вся от любви!

— Ой, правда, правда! — вскрикивает кругленькая тетенька, сбивает рукой искры со своей юбки и смеется. — От папироски загорелось…

Она курить, конечно, не умеет,
Горячим пеплом губы обожгла
И не заметила, что платье тлеет —
Зеленый шелк, и на полу зола…

— Не, не, губы не обожгла! — смеется тетенька. — Ой, юбку жалко…

— Папа, пошли! — зову я.

— Да, маленький! «Она пришла из дикой дали — ночная дочь иных времен…»

— Это ж подумать только — сколько ж стихов на свете! — удивляется тетя Катя. — Это ж уму непостижимо!

И я провел безумный год
У шлейфа черного. За муки,
За дни терзаний и невзгод
Моих волос касались руки…

Кругленькая тетенька жмется к папе, принимается гладить его по голове — одной рукой обнимает за шею, а другой гладит по голове.

Так провожу я ночи, дни
У шлейфа девы, в тихой зале…

— Ты погоди, Паша, я вот тоже стишки знаю, — перебивает Стоянов. — Ангел мой, барышня, что же ты смеешься? Ангел мой, барышня, дай поцеловать! — Он хватает кругленькую тетю обеими руками за голову и крепко целует в губы.

— Ты что? Ты что?! — вырывается она. — Еще говорит — не пил!..

— Это стихи, Тоня. Классика! — объясняет Стоянов.

— О, ночь мучительного брака!.. — читает папа. — Мятеж мгновений. Яркий сон. Напрасных бешенство объятий, — и звонкий утренний трезвон…

Я тяну его за рукав:

— Пошли!.. Папа, пошли!

Он наконец встает и одевается. Мы выходим на улицу.

— Застегнись, — прошу я. — Ты простудишься. Будешь завтра кашлять.

— Я не буду кашлять! — спорит он. Концы шарфа развеваются у него за спиной, он отворачивает голову от ветра и читает: — Да, с нами ночь! И новой властью дневная ночь объемлет нас, чтобы мучительною страстью день обессиленный погас!

— Что? — Мама подскакивает на постели. Она спала, мы ее разбудили. — Боже мой, четвертый час!.. Где вы были? Вы что, сбесились оба? В семь вставать! Что за мучение, что за издевательство такое?..