Розы и хризантемы

Потом выступает женщина с собачками, потом медведи, потом велосипедисты, которые умеют ездить задом наперед на одном колесе, а потом все кончается, свет гаснет, публика расходится, в цирке становится тихо.

Никто не приходит за нами. Мы выглядываем из своей ложи — никого нет. Мы смотрим на пустой манеж, потом принимаемся прыгать по стульям, обитым бархатом, потом решаем играть в прятки. Я прячусь за вешалкой, и Яшка сразу меня находит. Теперь он должен прятаться, а я искать. Я закрываю глаза, считаю до двадцати, открываю глаза — Яшки нет в ложе. Ни за вешалкой, ни под стульями. Может, он стоит за дверью? Я выглядываю в коридор, нет, за дверью тоже никого нет. Никого нет… Куда он ушел? Может, вышел на улицу? Может, я осталась одна во всем этом полутемном цирке?.. Где же папа, Николай Петрович? Где Антоныч? Он ведь обещал прийти за нами…

Я сажусь на стул и жду.

— Ты чего тут? — спрашивает Яшка, вбегая в ложу. — Пошли!

— Куда? Почему никто за нами не приходит?

— Да ладно, придут!.. — Он опять прыгает по стульям. — Хочешь, пойдем к медведям?

— Не хочу.

— Я знаю, как пройти, — уговаривает Яшка.

— Тогда мы совсем потеряемся.

— Не потеряемся! Пошли!.. А то я один пойду.

Я боюсь оставаться в пустой ложе и иду с ним. В нижнем коридоре мы натыкаемся на какую-то женщину.

— Вы что тут делаете? — спрашивает она. — Вы чьи такие?

— Мы Антоныча ждем, — бормочет Яшка.

— Антоныча? Какого Антоныча? Сергей Антоныча? Сергей Антоныч! — кричит она. — Это что за дети тут бродят? Их сейчас львы съедят!

— О господи! — откликается откуда-то из-за стенки Антоныч. — Вот пострелы! А я-то их ищу! А я-то ищу!.. Уж весь цирк сверху донизу обегал! А они, вон они где! Зачем же вы ко львам-то полезли? Они ведь нынче голодные!

Почему он обманывает? Он нас вовсе не искал. Я все время сидела в ложе. Он просто забыл про нас.

Антоныч выводит нас на улицу. Машина стоит у подъезда, но в ней один только дядя Женя. Папы и Николая Петровича нет.

— А где мой папа? — спрашиваю я.

— Дела у них! — отвечает дядя Женя весело. — Неотложные! Я вас сейчас домой свезу. Ну, что в цирке-то было?

Я стараюсь вспомнить и не могу.

— Было, что настоящая лошадь дешевле игрушечной, — говорит Яшка.

— Это точно! — радуется дядя Женя.

Яшка теперь сидит рядом с ним спереди, а я сзади одна. Я потихоньку нажимаю на ручку дверцы. Дверца приоткрывается. Ветер врывается в щель, давит на дверцу, хочет распахнуть ее. Я хватаюсь за ручку обеими руками, тяну дверцу к себе, ветер тащит меня наружу. Машина сворачивает за угол, и мне удается захлопнуть дверцу. Я уже не притрагиваюсь больше к ручке. Хорошо, что дядя Женя ничего не заметил.

Мы подъезжаем к нашему дому. Я прощаюсь и вылезаю из машины.

— Счастливо, милая! — кричит дядя Женя. — Будь здорова!

Жалко, что во дворе никого нет. Никто не видит, как я приехала на машине.

— А, это ты… Ну, как цирк? — спрашивает мама. — А где же отец?

— Он остался с Николаем Петровичем.

— Что значит остался? Как остался? Зачем?

— Я не знаю. Нас дядя Женя привез.

— Ну конечно! — говорит мама. — Следовало ожидать. Называется, повез ребенка в цирк. Любой предлог хорош. Лишь бы только вырваться из дому и назюзюкаться! Скотина! А эта сволочь, этот Николай Петрович, — видеть его, мерзавца, не могу!

Папа сидит за машинкой. Мама с ним не разговаривает. Я делаю уроки, но, когда она выходит, вылажу потихонечку из-за стола, подхожу к папе, сажусь к нему на колени и обнимаю его за шею. Мне его жалко. Я его все равно люблю — хоть он и назюзюкался, как свинья.

— Что ты, маленький? — спрашивает папа.

Я ничего не отвечаю, только покрепче прижимаюсь к нему.

— Что такое? Что такое? — Мама заходит в комнату с кастрюлей супа. — Почему ты не сидишь на месте? На минуту нельзя отлучиться. Написала две строчки и крутится, развлечений ищет!

Я слажу с папиных колен и возвращаюсь к тетради.

— Нет, теперь уже не время для уроков. Убирай это все. Неси миски, будем обедать. Так что, — обращается она к папе, — наливать тебе или ты со вчерашнего сыт?

Папа вздыхает, хмурится, но молчит.

— Говори по-человечески, — требует мама. — Я этих вздохов не понимаю.

Папа молчит.

— Как угодно. Была бы честь предложена, от убытка бог избавил.

Мы с ней едим суп, а папа сидит за машинкой и смотрит в окно.

— Еще бы, какой уж тут обед! — хмыкает мама. — После таких возлияний. Небось от одного запаха с души воротит. Представляю себе… Со стороны смотреть, и то муторно. Хорош, нечего сказать: под глазами синяки, скулы обтянуты, волосы дыбом, как у дикобраза…

Папа вздыхает, пробует пригладить волосы рукой, они не слушаются.