Розы и хризантемы

— Не смей называть мою мать чучелом! Не смей! Держись в рамках пристойности! Ты воображаешь, что если раз в жизни тебе удалось заработать какую-то копейку, то это уже дает тебе право на всех плевать и всячески меня оскорблять!

— Нинусенька, по-моему, я не оскорбил тебя ни единым словом. И ты сама прекрасно понимаешь, что присутствие сумасшедшей старухи в таком обществе абсолютно неуместно.

— Да, я понимаю, я прекрасно вижу и понимаю, что ты пользуешься любым предлогом подчеркнуть, какая я для тебя невыносимая обуза. Но куда же мне деваться? В конце концов, нравится тебе это или нет, это и мой дом. Да, мой дом и моя мать! И какова бы она ни была, я обязана ее терпеть.

— Терпеть — это еще не означает непременно сажать с гостями за стол.

— Ты великолепно устроился — тебе на всех плевать. Живешь, как на необитаемом острове. А мне со всех сторон колют глаза твоим отвратительным отношением к моей матери. Надоело выслушивать! Все эти дурацкие выходки и шуточки — тебе это представляется страшно забавным, а расплачиваться приходится мне. Люди не знают, сколько я терплю и как я страдаю, они судят поверхностно. И вообще, не желаю, чтобы про меня говорили, что я та дочь, которая держит мать в хлеву со свиньями!

— Как угодно, Нинусенька. Если тебе непременно нужно, чтобы вышел конфуз и скандал, пожалуйста, поступай как знаешь.

— Конфуз выйдет, если ее не будет. Что я, не понимаю — тут же станут спрашивать: где ваша мама, что с ней, как она себя чувствует? Изволь вертись, как угорь на сковородке!

— Нинусенька, я уже сказал — если тебе хочется скандала, пожалуйста: сажай ее на почетное место, делай, что хочешь.

— И посажу! Ничего твоим драгоценным гостям не сделается. Не отъест она кусок стола. Посидит какой-нибудь час и уйдет. Кстати, чуть не забыла, а Симонова ты пригласил?

— Разумеется, нет.

— Но как же?.. Это неприлично! Он обидится.

— Нинусенька, я не могу приглашать такого человека, как Симонов, в эту комнату да еще сажать за стол рядом с драгоценной тещей.

— Что значит — не можешь приглашать Симонова в эту комнату? Как будто у тебя есть другая!

— Вот именно, Нинусенька, — когда у меня будет отдельная квартира и приличная обстановка, а не этот сарай, заваленный мерзкими сундуками, тогда я смогу приглашать к себе редактора журнала.

— По-моему, ты не прав. Он воспримет это как оскорбление. Вся редакция приглашена, а он — нет.

— Он в любом случае откажется. Зачем же я буду ставить его в неловкое положение?

— Пусть откажется — это его право. Но совсем не пригласить — это как будто умышленно продемонстрировать пренебрежение.

— Никакого пренебрежения. Напротив, я не приглашаю его из чувства уважения. Можно даже сказать, почтения.

— Чрезвычайно странная логика. Но в конце концов, это твое дело. Вольному воля, спасенному рай. Поступай, как знаешь. Кстати, зачем ты приволок такую гору ветчины?

— Не гору, а всего пять кило.

— Пять кило ветчины! Безумие! Сумасшествие!

— Никакого безумия, Нинусенька. Все явятся голодные как звери. Пусть лучше что-то останется на столе, чем кому-то вообще не достанется ни кусочка.

— Ладно, что с тобой разговаривать!.. Горбатого могила исправит. Вечное фанфаронство, вечное желание пустить кому-то пыль в глаза.

Папа варит пунш прямо в комнате, на подоконнике. Поставил плитку, взгромоздил на нее самый большой наш таз и что-то наливает в него, подливает, подсыпает. Бабушка топчется рядом и пытается заглянуть.

— Елизавета Францевна, отойдите, пожалуйста, и не толкайте меня под локоть, пока я не вывернул все на пол.

— Я не мешаю, я только смотру!

— Смотрэть можно, но следует соблюдать дистанцию.

— Ах, как я люблю запах гвоздики! — вздыхает мама. — Боюсь только, они так перепьются, что потом никаким чертом не вытолкаешь. Ром — это же страшно крепкая штука. А ты наварил, как на Маланьину свадьбу.

— Это не чистый ром, Нинусенька, а сильно разбавленный.

— Кстати, а Соломона ты пригласил?

— Нет, не пригласил.

— Почему?

— Я не в состоянии, Нинусенька, пригласить всю дивизию.

— При чем тут вся дивизия? Вы с ним были достаточно близки. И мы столько раз у них бывали. Просто неловко не пригласить.

— Близки мы с ним никогда не были. Общались по долгу службы.

— Да, но кофе в Германию он тебе возил по дружбе, а не по долгу службы.

— Если люди вместе служат, то время от времени они оказывают друг другу какие-то мелкие услуги. И вообще, Нинусенька, прошу тебя, оставим эту тему.

— Оставим так оставим… Соломон — это, конечно, полбеды, а вот то, что ты не пригласил Симонова — после всего, что он для тебя сделал, — невероятная глупость! Человек так исключительно отнесся… Проявил такую доброжелательность. И заплатил по высшей ставке.

— Я уже, кажется, объяснил, почему я его не пригласил.

— Извини меня, но твои объяснения абсолютно неубедительны. Если бы ты хоть раз в жизни меня послушался…

— Я всегда тебя слушаюсь, мой милый Кисик, но я не стану выставлять себя на посмешище.

— Никакого посмешища. Подумаешь — смирение паче гордости. Сегодня все живут в коммунальных квартирах, еще и в худших условиях.

— Все, но не он.

— В конце концов, бедность не позор.