Розы и тернии

– Однако мне и в дом пора, – сказал Степан Антонович, допив чару и обтирая усы. – Завтра, чай, свидимся? – добавил он, вставая.

– На приеме королевича буду беспременно… Ты б посидел… Чего спешишь?

– Нет, пора! И то засиделся… – ответил Белый-Туренин, лобызаясь на прощание с хозяином.

XXIII. Грезы царевны

Правду сказал царевич – плохо спалось Ксении в ночь после его сообщения. «Жених» – это слово так много говорило царевне. Жених – это особенный человек, непохожий на иных людей, как непохож сокол на грачей крикливых…

Ворочается с боку на бок царевна на постели своей пуховой. Не спится ей. Как ни отгоняет она думушки, не дают они ей покоя. Приподняла голову царевна от жаркой подушки. Тихо. Только откуда-то доносится чуть слышно чей-то храп. Лампада разгорелась и светит, что свеча. Села Ксения на постели.

Черная коса царевны расплелась и рассыпалась по обнаженным плечам, оттеняя их белоснежную белизну, и овал лица, среди этой волны черных волос, кажется изваянным из мрамора, а очи на этом беломраморном лице кажутся еще глубже, еще черней, чем всегда.

Задумалась царевна, смотрит в глубь опочивальни, не мигнет, будто видит она что-то в трепетных лучах лампады, наполняющих комнату, и такое, от чего не хочется ей глаз отвести. И царевна, действительно, видит, видит не то, что пред очами, не край узорной занавески, на которую уставилась, а то, что позади очей сокрыто в ее пылающей голове: мысль воплотилась в неясный облик.

Пленительный образ ее жениха – королевича – рисует Ксении воображение. Она уже страстно любит это порожденье пылкой мечты, этого своего воображаемого жениха.

Таков ли он будет на деле, о том она не заботится: он, «ее королевич», как в мыслях называет она жениха, должен быть таким, а не иным.

Долго мечтала царевна, потом постепенно рассеялись грезы, иной характер приняли думы.

«Брат говорит, чтоб спустилась я к Золотой палате, – думает Ксения. – Ему, мальчику, кажется это куда каким легким, а на деле не то. Как я уйду, если за каждым шагом моим десяток очей присматривает? И думать нельзя! Рада бы, да что поделаешь? Надобно иное что-нибудь придумать. А увидать его хочется! Хоть бы глазком одним… Как будет королевич подъезжать, надо в оконце взглянуть. Это сподручней всего будет… Одна беда – пожалуй, и от окна прогонят мамки да няньки докучные, дозорные… Ну да это мы устроим, ухитримся…»

Быстро летели думы царевны, и она, занятая ими, не замечала, как проходила ночь, как бледнел свет лампады, словно желтоватые лучи ее огня тонули в белых лучах утра.

Терем понемногу просыпался. В смежных с опочивальней покоях слышался шорох, легкие шаги.

«Войдут ненароком, увидят, что не сплю…» – подумала Ксения и, опустив голову на подушку, прижмурила очи.

XXIV. Неожиданный гость

– Здорово, дядя Иван!

– Здорово, землячок! А кто ты такой будешь?

– Али не признаешь?

– То есть ни боже мой! Совсем, значит, незнаем ты мне.

– Ах, грех какой! Да неужели мальца Микитку забыл вовсе?.. Еще в былую пору гостинцев ему вдосталь давывал… Правда, времени с той поры прошло немало…

– Микитку?

– Да. Приятеля твоего Панкратия сына.

– Ой ли? Да неужто это ты, Микитушка? Вот гость дорогой! А, ей-ей, не признал бы тебя, коли б ты сам не сказал. Давай поздравствуемся как след… Ах ты, мой родной! Ишь, каким стал – высоким да крепким парнем, а ведь я тебя вот этаким мальцем махоньким помню… Эй, жена! Встречай гостя да наставляй на стол всего, что в доме найдется!

Такой разговор произошел между царским истопником Иваном, прозвищем Безземельный, и пришедшим к нему рано-поутру молодым широкоплечим парнем, с недурным загорелым лицом и добродушными голубыми глазами.

Скоро гость и хозяин уже сидели за накрытым скатертью столом, уставленным довольно изобильными снедями. Гость ел с большим аппетитом. Иван не мешал ему насыщаться, не досаждал расспросами.

Ребятишки Ивановы, притихнув, стояли в сторонке, во все глаза смотря на незнакомого гостя.

Расспросы и разговоры начались, когда гость утолил голод.

– Ну, уж искал же я тебя, дядя Иван! Всю Москву, почитай, исколесил! – сказал Никита, вытирая краем скатерти свои жирные после еды губы.

– Найти не мог?

– Не мог! Так и не нашел бы, кабы случаем не узнал, что в истопниках ты.

– Да, сподобил меня Господь чести такой, – ответил с некоторой гордостью Иван. – А ведь как трудненько раньше жилось – злому татарину не приведи бог! Ну а ваши как?

– Да что, плохо! Бескормица… Кабы еще к земле крепкими стали, так, может, боярин прикормил бы – хоть и не сладка неволя, но все ж хоть сыты были б, а мы ведь вольными остались.

– Та-ак. А ты в Москву-то как попал?

– Да на заработки… Батюшка-то ведь помер.

– Помер?! Ах ты, господи! Давно ли?

– Нынешней весной.

– А какой крепкий мужик был, царство ему небесное, кто думать мог!

– Да, вдруг его подкосило. Всего и болел два дня, – понурясь, сказал Никита. – На мне теперь семья вся.

– А велика ль она? – спросила жена Ивана.