Розы и тернии

– Пятеро, окромя меня: мать да ребят четверо: двое братьев и две сестры. Старшой-то, после меня который, значит, тот парень большой и работать не ленив, а другие-то малы еще…

– Да, невеселы дела!.. – со вздохом промолвил Иван.

– Что это ты, дядя, сегодня словно на праздник разнаряжен? – переменил разговор Никита.

– Сбирался я, да теперь не пойду…

– В гости?

– Нет, поглазеть: иноземный королевич въезжать в Москву сегодня будет.

– Чего ж идти-то отдумал?

– Да нетто можно от гостя такого дорогого уходить?

– Так пойдем вместе – я тоже поглазеть не прочь!

– Вот и ладно! А женка обед нам подготовит.

– Что я тебя-то опивать да объедать буду?

– И слова не молви, коли изобидеть не хочешь! У меня теперь, по милости царевой, достаток кое-какой есть, хватит на всех: живи у меня пока что, а там мы тебе и заработок найдем. Одначе, если идти, так мешкать нечего…

– Мне сбираться нечего… Вот дай только тебе с хозяюшкой за хлеб-соль поспасибствовать, – сказал, поднимаясь из-за стола, Никита.

XXV. Приключение на въезде

– Мы с тобой пойдем к палате казенной… Там повидней будет… – сказал Иван, выходя вместе с Никитой на улицу.

– Ладно, веди, куда знаешь… А это что же за королевич такой?

– Свейский королевич.

– Гостить к царю нашему едет?

– Да. Ну, и окромя того… Известно, мы вот – истопники, маленькие людишки, а ведомо нам кое-что такое, что и боярину иному не пришлось узнать, – с таинственным видом промолвил Безземельный.

Тут Иван наклонился к уху своего сопутника и прошептал:

– В женихи царевне Ксении королевича прочат!

– Неужто! Басурманина-то! – с удивлением воскричал Никита.

– Чай, он и сменить веру может.

– Так-то так… – проговорил парень и замолк. Потом тихо спросил: – А что, правда или нет, что в народе бают?..

– Что?

– Да про царя-то Бориса Федоровича, будто он того… гм… гмм… Димитрия-царевича извел?

Безземельный даже покраснел от негодования.

– И не стыдно молоть такое! Озорники, царевы супротивники слух пускают!.. Еретики нечестивые! – воскликнул он.

– Мне и самому сдается, что неправда, – смущенно пробормотал Никита.

– Неправда, злая неправда! И в уши к себе слов людей озорных не пущай… Одначе дальше нам не пробраться, кажись, – ишь, народищу-то!

Действительно, посмотреть на въезд королевича сбежался люд чуть не со всей Москвы. Толпа образовалась огромная. Ряды стрельцов, стоявших по обе стороны пути королевича, едва сдерживали ее напор, и женские, а порою старческие или детские голоса, кричавшие: «Ой-ой! Батюшки! Давят!» – слышались нередко.

– Ну, отсюда нам увидать не много придется, – сказал Никита. – Надо бы поближе пробраться.

И, не дожидаясь ответа своего сопутница, дюжий парень начал усердно прокладывать плечом себе дорогу.

После долгих усилий Никита очутился в первых рядах толпы.

– Вот отсюда мы все увидим как следует… Не так ли, дядя Иван? – промолвил он, оборачиваясь.

Ивана рядом с ним не было.

«Вот те и на! Отстал, знать, а я и не заприметил», – подумал парень. Но возвращаться назад не было времени: королевич уже ехал.

Никита весь превратился в зрение.

Потянулись ряды дворян и детей боярских. Все в праздничном платье, на изукрашенных конях. Толпа затихла, стрельцы стояли, словно замерли. Слышно было, как глухо стучали конские ноги по мягкой, усыпанной песком дороге. Дворян и детей боярских немного – всего сотня человек, не более. Дальше за ними возок, а по бокам его и позади бояре сановитые, одетые в пестрые, расшитые золотом одежды.

– Где ж королевич? – задал себе вопрос Никита и посмотрел на возок.

– Стой! Здесь выйду! – прозвучал в тишине чей-то хрипловатый голос, сказавший эти слова на довольно чистом славянском языке, и вслед за тем возок остановился и из него выпрыгнул высокий, худощавый блондин.

– Королевич! – сказал кто-то рядом с Никитой.

– Немец, как есть, самый обыкновенный, – пробормотал Никита, глядя на долговязого, слегка сутулого, белокурого иноземца, выпрыгнувшего из возка.

В это время до слуха Никиты долетел слабый стон. Он быстро обернулся. Невдалеке от себя он увидел бледное лицо девушки. Ее помутившиеся глаза испуганно расширились, из-за полуоткрытых губ вырывались слабые стоны.

– Ишь, почитай, задавили сердечную! Ну и народец, что зверь лютый! – проворчал парень, пробиваясь сквозь толпу.

Скоро его сильная рука подхватила уже почти лишившуюся чувств девушку, и он, запыхавшийся и усталый, выбрался из тесноты на свободное место.

– Ну лебедушка! Молись Богу, благодари Его: кабы не случай, не смотреть бы тебе боле на свет белый! – сказал Никита, вытирая свое лицо, на котором выступили крупные капли пота.

Спасенная некоторое время не могла отвечать: силы не вдруг вернулись к ней. Наконец чистый, свежий воздух, который она жадно вдыхала полной грудью, сделал свое дело.

– Уж такое тебе спасибо, добрый молодец, что спас ты меня от черной погибели, что и сказать не могу! – промолвила она.

– Бога благодари, не меня…

– Как звать тебя, добрый человек?

– Микитой звать… А на что тебе это знать надобно?

– Молиться буду всю жизнь за раба Божьего Микиту… Теперь домой пойду скорее… Прощай, паренек!