Розы мая

В конце концов к нам всем приходит вечер. Формально Эддисон здесь, чтобы охранять нас, как охраняла Стерлинг, но оставлять члена семьи на диване неправильно, и мы устраиваем его в маминой комнате. Не в моей же, в конце концов. Подозреваю, он и сам так думает. Мама помогает мне приготовиться ко сну, и в какой-то момент я, закрыв глаза, представляю, что это Чави толкается в одной со мной узкой ванной и чистит рядом зубы.

Мы вместе сворачиваемся на моей кровати, и мерцающий огонек электрической свечи бросает тени на рамку с фотографией Чави и стену за ней. Плюшевый медвежонок, подаренный Мерседес при нашей первой встрече, живет обычно на туалетном столике, но сегодня лежит под моей распухшей скулой.

Этих мягких медвежат у нее, должно быть, бездонный запас, и она раздает их жертвам и их родственникам всегда, когда приезжает к ним домой или на место преступления. Уютная тогда, игрушка уютна и сейчас.

И этим же самым медвежонком я запустила в Эддисона, когда впервые встретила его. Вот так-то.

– Не совсем так, как планировалось, – говорит наконец мама голосом чуть громче шепота, и я снова хихикаю. А потом уже смеюсь вовсю, и она тоже, и мы хохочем как сумасшедшие и не можем остановиться из-за того, как забавно у нее это прозвучало. И даже когда мы умолкаем, запыхавшись, у меня все еще горят от боли ребра.

– Я знала, что Арчер уедет. – Я перехожу на более серьезный тон. – Мне только не пришло в голову, что он спрячется так далеко. Думала, ну, будет где-то на расстоянии крика. Я… – Выдыхаю, задерживаюсь на вдохе и выдыхаю еще раз. – Я испугалась.

– Еще бы. – Мама поворачивается, придвигается ближе, прижимается щекой к моей щеке и подбородком в плечо. – Я не могла работать. Едва удерживалась, чтобы не сорваться и не поехать за тобой.

– Монстров не осталось и убивать некого, – шепчу я.

– Был один, и того больше нет?

– Слава богу.

– Как ты думаешь… – Мама снова умолкает, и это так на нее не похоже, что я бы повернулась и посмотрела, если б не запротестовали ребра. Вместо этого я нахожу ее руку и переплетаю пальцы с ее пальцами у себя на животе. – Очень долго мы с тобой были против остального мира, – продолжает она, сама прерывая затянувшуюся паузу. – Но теперь у нас есть наши агенты, у тебя есть Инара и твои ветераны… Может быть, пора приоткрыться немного?

– Попробую найти друзей в Париже. Не просто нехотя позволю им быть, как с Эми, но постараюсь по-настоящему.

– Хорошо. А что бы ты подумала…

Каким бы ни было продолжение, оно казалось невозможным.

– Некоторые наши родственники учатся или работают в университетах на континенте. Есть даже в Париже. Мы могли бы попробовать установить связи с ними, поискать подходы к старшим поколениям…

– Подходы к тем, кто выше?

– Я сказала то, что сказала. – Ее губы легко касаются моего уха, дыхание подстраивается под мое. – Ты могла умереть сегодня, милая, а я поймала себя на мысли, что не хочу остаться совсем одна. Справлюсь, конечно. Смогу. Но не хочу. А еще я поняла, что если что-то случится со мной… я знаю, о тебе позаботятся. Вик удочерил бы тебя, не раздумывая. Просто подумала… Ох, Прия, ты знаешь, как я не люблю изливать чувства.

Я тихонько смеюсь и сжимаю мамины пальцы.

– Кузены и кузины – совсем неплохо. С них вполне можно начать.

Она снова надолго умолкает, ее пальцы выписывают круги на моей рубашке.

– Он испугался?

– Да.

– Хорошо.

Адреналиновый криз, лекарства, теплый, уютный мамин бочок… и все равно я не ожидала, что так легко и быстро уйду в забытье. Не усну, но определенно уплыву.

А потом звякает телефон.

Мама поднимается на локте и берет его с ночной тумбочки.

Номер Инары, но сообщение адресовано нам обоим: мне и Эддисону. Это какое-то изображение, но на локскрине его не разобрать. Мама передает телефон мне, и я разворачиваю картинку.

Инара стоит рядом с другой девушкой, примерно нашего возраста, но заметно ниже. Вокруг сияет неоном Таймс-сквер. В руках у девушек постеры, на лицах опасные улыбки. У той, что пониже, постер кричит золотым блеском, у Инары – серебряным. Короткое, из трех букв, послание предлагает – в грубой форме – неким «плохим парням» удалиться по известному адресу. Из комнаты по другую сторону холла доносится глухой стук и проклятие: «Чтоб тебя, Блисс!»

– Впечатляет, – фыркает мама. – Разгуливать по Таймс-сквер с таким пожеланием… Чудненько.

– С пожеланием, – чинным тоном начинаю я, – отъе… – Закончить не получается, я срываюсь на смех.

Отключаю звук и кладу телефон на тумбочку, но уснуть не успеваю – он начинает вибрировать и жужжать – значит, Эддисон и Инара перебрасываются сообщениями. Удивительно, но звук совсем меня не раздражает. Скорее наоборот.

Джеймсон Кармайкл – также известный как Джошуа Гэбриел – умирает в четверг, пятого мая, в восемь сорок семь утра по горному времени.

В себя он так и не пришел.