Розы в ноябре

День я проработал с тоскою на душе: как у зубного врача в приемной. Смена кончилась, наставник — ни слова. И все они молчат, воды в рот набравши.

Ночь почти не спал, крутился, как грампластинка. И сообразил: это он хочет общественное мнение вокруг меня создать и фугануть из бригады подчистую!

Решил я сорвать злодейский замысел. Куда ни кинут — вылезаю из собственной кожи от усердия. Дни идут, все молчат. Вот такое у нас воспитание.

Все-таки подловил я их. Сидел на своем любимом с давних пор ящике, за грудой тары, они тоже позавтракать расположились, и получился у них вроде бы педсовет. Я молчал да слушал: интересно, в конце концов, попросят тебя проявить собственное желание расстаться или сами проявят…

Начала, как водится, рыжая. Припомнила «все натворенное» мною за это время. Ничего не забыла. «Пол-ящика „кабанчиков“ переколотил!» А если человек споткнулся? Мастику припомнила. Плиту мрамора загубленную. И, наконец, прогул — «не пора ли приструнить парня?»

— Приструнить недолго, а коли переструним? — говорит бригадир. Златочка пыхнула:

— Ну, конечно, лучше, как ты, — мусор за учениками подбирать, брак переделывать!

И еще много чего накричала. Пойми женщин: злится, а в голосе — слеза… Наставник мой говорит:

— Погоди… Ну как бы вам объяснить мою позицию, ребята? Что толку — нажимать, давить, ломать? Помните, у Чехова, в пьесе «Три сестры»: отец держал детей строго, спрашивал с них всерьез, а как он умер — с сыночка словно узду сняли, все, чем занимался, побоку… Потолстел даже. Учениками наши Женя и Максим не на всю жизнь, самим за себя придется отвечать, ведь верно?

Заспорили они, а я и не слушаю, смех меня разбирает. Тоже мне Макаренко, берется воспитывать, а того не знает, что я давно уже сам до всего этого дошел…

Сам хочу стать мастером. Сам хочу быть человеком. И за прогул — сам виноват, сам и отвечу…

II Тепло осени

В ноябре воздух стал сухим и легким, распушились, второй раз в году, «барашки» на вербе, запоздалые бутоны роз, на концах веток, вдруг развернулись с упругой силой.

Творческий народ зашевелился. Рузана сочинила новую песню: «Был неожиданным ноябрь, засеребрились вербы…» В драмстудии начался разброд: требовали новых ступеней, дерзаний. Ася понимала, что классику ей не потянуть и вдруг — решилась, написала Громову. Скорого ответа не ждала, мало ли что — старинный друг и учитель, Громов ведь! Как снег среди лета, грянула телеграмма: «Ставлю маленькие трагедии сам вылетаю десятого Громов».

Ликуя и тревожась — что еще будет? — помчалась Ася на аэродром, встречать.

* * *

Ничего человек не уступил времени — из того, чем владел. Морщины еще резче обозначили совершенный чекан лица, еще круче дыбилась львиного разлета шевелюра, лишь чуточку отступив на висках. Берет все тот же, и «бабочка» на шее и трость черного дерева с серебром — Громов!

Чуть касаясь тростью асфальта, он неспешно двигался навстречу Асе; подойдя, не то чтобы обнял, а как-то приобщил ее к себе, к своему, мужскому: запаху хорошего табака и пряного одеколона, к твердой гладкости образцово выбритой щеки.

— Ну, здравствуй, девочка! Город-то каков? Пустыня, пустыня, и — вдруг! Точно взрыв!

Разговор, как всегда после долгой разлуки, получался торопливый и сбивчивый, обо всем сразу, на расспросы Кирилл Андрианович отвечал туманно:

— Что, разве не дошуршали еще слухи? Да нет, ты не думай, ничего особенного. Просто, кто ищет, тот всегда найдет… синяки да шишки. Твое приглашение пришлось кстати: полезно иногда нашему брату пожить в отдалении от славы…

Он шагал широко, поигрывал тростью, озирался с любопытством. Легко, незначаще — рассказывал об общих знакомых, в том же тоне припомнил:

— Да, встретился перед отъездом твой недопеченый гений. У вас с ним — окончательно все или модная промежуточность?

— Все, отрезано, — так же легко отозвалась Ася.

— Это хорошо, все равно, что зуб вырвать. И тебе на пользу: ты вся посвежела, как трава после дождя. И что, собираешься длить одиночество?

— Сие от нас не зависит, — Ася постаралась усмехнуться загадочно, но, кажется, получилось жалко, Громов живо возразил:

— Ну, если прятаться «в тени, как ландыш потаенный» — конечно. А надо завести пса, прогуливаться с ним по вечерам! Дама с собачкой — это же классика!

Шуткой обошел рифы опасной темы, повернул руль разговора:

— Слушай, я же до сих пор не знаю, чего ради вы тогда сорвались из столицы? Чем взманились?

Ася пожала плечами:

— Город — новостройка — рай архитектора! А я — нитка за иголкой…

…Это была не вся правда, они не уехали, они убежали…

Как все начиналось! Бурно, безоглядно, безрасчетно, — Арсений знать не хотел никаких сроков, приличий, обычаев, кричал, что месячный срок после подачи заявления — пытка и варварство…