Розы в снегу

Следуя за матерью-настоятельницей, Ганс фон Бора покинул комнату через узкую дверь. Катарина пошла за монахиней. Достигнув ступеней, она оглянулась. Но сестра Барбара уже держала в руках связку ключей и нетерпеливо ими позвякивала. Катарина, спотыкаясь, неловко спустилась вниз по лестнице. Во дворе было пасмурно и серо. Прижав узелок к груди, девочка изо всех сил поспевала за идущей впереди белой фигурой.

***

— Как тебя зовут?

— Катарина. А тебя?

— Эльза.

— Тише! Вы должны спать, — послышалось шипение с соседней постели.

В темном зале на своих кроватях, придвинутых почти вплотную одна к другой, лежали воспитанницы монастыря. В окна барабанил дождь.

Спустя время, когда по спокойному дыханию соседок Катарины можно было предположить, что они уснули, опять раздался шепот:

— Ты давно здесь?

— На Пасху было два года.

Катарина вздохнула.

— Это только поначалу тяжело, — зашептала Эльза, — первое время я тоже много плакала. Но слез нельзя показывать. Ты должна быть гордой… Зато здесь можно учиться. Твои родители богаты?

Катарина опять вздохнула. Она слышала, как ругался отец, открывая шкатулку с гульденами .

— По-моему, нет.

— Тогда будь довольна! Если ты не богата, замуж тебе не выйти.

— Хватит! Когда вы, наконец, перестанете молоть чушь?

— Спи сладко! — прошептала Эльза и повернулась на другой бок. Катарина натянула тонкое одеяло на плечи. Холодно. В городе Брена, в школе, было теплее. Там в камине спальни всегда пылал огонь. Но сразу после Рождества объявился отец и, костеря святых сестер за жадность, забрал ее из школы. А дома новость: вторая жена отца. Братья говорили мачехе «муттер» и подшучивали над ней, если она призывала их к порядку. А Маргарете, старая служанка, обертывала озябшие ноги Катарины овчиной…

Она не хотела плакать, конечно же не хотела. Но ведь никто и не видит. А завтра она будет смелой, как Эльза и другие девочки. Завтра…

***

„Pastor, Pastoris“ — перо с легким скрипом скользило по бумаге. Пастух!

Над склоненными головами девочек жужжала муха. Под высокими сводами монастырской школы пока было прохладно. Но за ее стенами уже разгоралось лето. Коров выгнали на пастбище. Через трещину в ограде Катарина видела цветущий клевер и неподвижно стоящую посреди луга, будто погруженную в сон, овцу с ягненком. Пастух!

На лугах старого имения семьи фон Бора паслись летом большие отары, и дети выбегали из дома поиграть с овцами. Мальчишки затевали с этими пугливыми животными озорные игры. Самая младшая из детей — она, собственно, и не должна была еще уходить так далеко — сестра высокомерных мальчиков фон Бора, Катарина, охотно брала ягненка на руки, а добрый пастух показывал ей совсем маленьких овечек, таких мягких и нежных…

— Катарина, очнись! — Сестра Гертруда погрозила поднятой указкой. Девочка испуганно сжалась и пристыжено уткнулась в тетрадь, испещренную латинскими словами. Сестра Гертруда вряд ли ударит. Ее указка всегда скользила по воздуху. По лицу женщины было видно, что она и палка не подходят друг к другу, что она стращает по обязанности. Впрочем, Катарина слушалась свою наставницу и без указки. В глазах этой монахини таилась особенная, непонятная девочкам боль. Они любили сестру Гертруду, хотя с трудом могли выговорить и написать латинские слова.

„Agnus“ — агнец.

Катарина усилием воли взяла себя в руки. Надо быть примерной ученицей и забыть о том, какая это радость — гладить мягкую шерстку ягненка, ощущать прикосновение его влажных нежных губ.

„Agnus Dei“, но если Иисус сам был агнцем, почему нельзя любить ягнят там, на лугу? И старого пастуха. Пригонит ли он нынче своих овец? Его борода наверняка стала еще длиннее. А шляпа у него — дыра на дыре. Никуда не годится такая шляпа, особенно в дождь.

— Катарина, где это ты весь день витаешь? — Сестра Гертруда озабоченно глянула на тетрадный лист, усеянный чернильными пятнами. — Нельзя ли писать старательней? Ты насажала целое овечье стадо клякс!

Очень кстати прозвенел звонок на молитву. Он избавил девочку от необходимости отвечать.

***

Под церковным сводом, меж уносящимися в небо колоннами, тесной группкой стояли девочки в серых передничках и слушали, как монахини на хорах высокими голосами славили Господа.

Катарина, понимавшая во всех этих латинских песнопениях лишь отельные слова, с нетерпением ждала, когда прозвонит Ангелус-колокол.

„Lauda, anima mea, dominum:

Laudabo dominum in vita mea…”

«Славь, душа моя, Господа,

Славлю Господа в жизни моей…»

Наконец удар колокола возвестил о нисшествии ангела Господня к Деве Марии.

„Ave Maria, gratia plena…”

С губ Катарины еле слышно слетело: «Привет тебе, Мария…»