Розы в снегу

— Господин доктор с криком и скандалом выгнал эту фальшивую монахиню из дому. Все, что Розина говорила о себе, оказалось ложью. К тому же… — он понижает голос и с ухмылкой оглядывается, — выяснилось, что она брюхата.

Кэте вздыхает.

— Господин доктор бушевал в своем кабинете. Мальчишки попрятались по комнатам и носа оттуда не казали. Остальные кинулись успокаивать хозяина. А потом пришли известия о турецком наступлении. Они приближаются. Кровавый пес, Генрих Брауншвейгский[41], опять заставил говорить о себе. В общем, — Урбан покусывает соломинку и качает головой, — наш господин доктор полагает, что столько зла сразу против воли Божией Господь больше выдержать не может. С этим известием он и послал меня к вам.

Катарина завязывает мешок и вытирает руки о передник.

— Ступай на кухню, Урбан, пусть Жозефа нальет тебе суп, а затем отдохни. Завтра будем укладывать вещи. К счастью, урожай уже под крышей. Продажу я поручу Адаму.

Кэте смотрит в небо. Птицы собираются в стаи и улетает на юг. Осенние туманы стелятся над речной долиной — «Слишком уж я задержалась», — думает она.

Виттенберг, 1542-1546 годы

— Перестань плакать, Кэте! Она теперь в садах Божиих своим милым голоском славит Создателя, а ты плачешь. Да прекрати же! — Лютер грозно возвышает голос.

Они одни в комнате, облицованной деревянными панелями. Окна распахнуты настежь; предзакатное солнце золотит сады и стены Черного монастыря. Кэте сидит на своем месте у окна и прижимает к глазам платок.

— Перестань!

Она сморкается и поднимает на мужа глаза:

— Почему я должна перестать? Умерло мое дитя. Кто мне запретит оплакивать его?

Лютер прерывает свою беготню по комнате и поднимает указательный палец:

— Ты должна благодарить Бога, как Иов, слышишь? «Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!»[42] Твоей доченьке сейчас хорошо. Она умерла, как святая. Если бы только на то была воля Его, чтобы и мы — как она. Разом освободились от зла. От турок, папистов, неверных друзей…

— Ах, да, я должна благодарить Господа. А вы, господин Доктор? Кто, как не, вы проплакал три ночи подряд, лежа рядом со мной? Так вы благодарили Бога за то, что Он взял от вас вашу дочь?

— Знаю, знаю, Кэте, я был слаб — плоть наша хочет Удержать то, что ей принадлежит… Она была таким милым, таким славным ребенком…

Дверь тихо отворяется. Испуганно озираясь, входит Эльза, племянница.

— Ну, что там еще? — рявкает Лютер.

— Доротея послала спросить, сколько пирогов испечь к воскресенью. — От страха девочка заикается.

— Пироги… пироги! Не хочу я никаких пирогов, не хочу никаких гостей, — всхлипывает Кэте.

— Да замолчи ты, наконец!

Эльза беспомощно переводит взгляд с Лютера на Катарину.

— Скажи кухарке — гостей не будет.

Лютер выталкивает племянницу за дверь и вновь обращается к жене:

— Кэте, покорись воле Божией! Покорись! Я это сделал.

И тут же выходит из комнаты. Катарина слышит, как муж отдает распоряжения внизу. Немного погодя его тяжелые шаги загромыхали по лестнице — он поднялся наверх, в классную комнату. Кэте по-прежнему сидит у окна.

По чистому небу летит стая диких гусей. Их тоскливый гогот эхом отдается за городом.

Вскинув голову, Кэте следит глазами за гусиным клином. Лишь кусочек неба над головой. А там, в Цюльсдорфе, как далеко видно окрест! Опять Адаму приходится вести дела в одиночку. С превеликой охотой и она осталась бы на сборе урожая, но внезапно заболела Ленхен…

И вновь она видит себя с больным ребенком на руках на пыльных городских улицах, в тряской телеге. Вновь мучается от полуденной жары, вновь ощущает жажду и страх. Вспоминает ночной визит врача, озабоченно качающего головой у постели Ленхен, медленное угасание жизни в маленьком теле, лежащем на ее, Кэте, руках, и — сон.

Перед ней стояли два молодых человека.

— Что вам здесь надо? — удивленно воскликнула она. — Что делаете вы, богато разодетые и сияющие, у постели моего ребенка?

— На брачный пир мы отведем ее, на брачный пир.

Проснувшись, она возликовала:

— Ленхен, Господь не хочет твоей смерти! — И тотчас поспешила поделиться радостью с Меланхтоном, пришедшим проведать больную.

И потом — его лицо! Страдание было в его взгляде, и она вдруг поняла: не мать обрядит дочь на свадьбу и не земной отец вложит руку дочери в руку здравомыслящего мужчины — Господь позвал девочку на брачный пир… Никогда больше не услышит она ее пения и смеха в саду, никогда больше милый голосок не прошепчет на ухо:

— Мама, мне надо вам рассказать…

И слезы опять текут потоком. Кто запретит матери оплакивать свое дитя?

Поднимается холодный ветер. Из сада доносятся голоса мальчишек, возвращающихся с занятий, Пауля и Мартина, племянников и сыновей Меланхтона. Вместо того чтобы читать о святом Августине[43], они гоняют кур по грядкам. Кэте прислушивается. Если до Лютера долетят крики Шалунов, он вновь пригрозит наказать их палкой. К счастью, муж в таких случаях больше дает воли словам, чем рукам, и, если она вовремя оказывается рядом, до побоев дело не Доходит…