Розы в снегу

— Ленхен, мама заговорила! Скажи об этом доктору Августину! И зайди на кухню. Пусть Доротея подогреет молоко.

Магдалена бросается отцу на шею и выбегает из комнаты. Несколько минут спустя она возвращается с кружкой в руке.

— Попробуй-ка! — говорит Лютер и отступает от кровати жены. Резким движением откидывает он спутанные волосы со лба и смотрит, как дочь осторожно и терпеливо поит мать с ложечки.

В холле скрипят половицы. Все говорят шепотом. Лютер спускается вниз. Йонас и Меланхтон сидят за столом и выжидательно смотрят на него. Входит друг Лютера Бугенхаген, снег блестит на его шляпе.

— Она заговорила. Ленхен поит ее молоком.

— Да славится имя Господне!

Друзья рассеянно листают книги, лежащие перед ними на дубовой скамье.

Ленхен входит в комнату и показывает всем кружку. Мама почти ничего не выпила!

— Мне кажется, она заснула.

Милый ребенок… — Лютер сажает дочь к себе на колени и крепко-крепко обнимает ее. В дверях, вопросительно поглядывая на хозяина, переминаются с ноги на ногу домочадцы. Лютер делает отстраняющий жест рукой. Друзья тоже собирают свои бумаги.

— Продолжим завтра, — говорит Лютер. — Как сказано у пророка Иеремии: «Они пошли со слезами, а Я поведу их с утешением»[38]. Подумаем, какой немецкий глагол будет более уместен. Что имел в виду пророк? Может, не «поведу их», а «укажу им путь»? Или даже: «сохраню их в пути»? Или это все же ближе к понятию «исцелять»? Надо посмотреть в списке с древнееврейского. Завтра это обсудим. На сем заканчиваю, и всем — спасибо.

Собравшиеся молча расходятся. На лестнице еще долго приглушенными голосами задаются вопросы.

Ленхен опять садится на стул подле матери. Остальные дети окружили отца.

А Лютер мрачно уставился в пространство.

— Папа! Позвольте принести вам лютню? — раздается голос Пауля.

— Ты прав, сынок. Сатана не любит песен. Песнями выгоним из дома нечистого. Мама услышит их и останется с нами! Где же лютня? Где песенник? Начнем!

Дети поют сначала несмело, затем все дружнее и стройнее. Кэте открывает глаза.

— Вам лучше, мама? — спрашивает Ленхен.

Кэте тихо вздыхает. И погружается в легкий исцеляющии сон.

***

Во дворе цветет груша. Вокруг нее расположились взрослые члены семьи. Отдельный кружок образовали дети. Даже Лютер покинул свой кабинет и задумчиво прохаживается с Меланхтоном по двору. Кэте сидит на скамеечке под цветущим деревом и обметывает скатерть.

Время от времени она поглядывает на беседующих мужчин. У них такие серьезные лица, что никто не отваживается к ним подойти. Но все знают, о чем говорят эти столпы протестантской веры — речь наверняка идет о тайном двоеженстве ландграфа[39] Филиппа. Настолько «тайном», что даже воробьи чирикают с крыш: «Это Лютер позволил!» А дети спрашивают матерей: «Что за незаконный брак у ландграфа?»

В то время как погруженный в себя Меланхтон шагает по двору с опущенной головой, Лютер громко излагает свои мысли и возбужденно жестикулирует:

— Бесстыдство архиепископа, живущего одновременно с десятью женщинами, для них лишь грешок… Этот же предложил фрейлейн честный брак…

Студенты переглядываются, усмехаясь.

Катарина обеспокоена. Вчера нежданно-негаданно прискакал гонец с известием о приезде ее старшего брата. Она косится на мужа. Как он отнесется к шурину — человеку, совершенно незнакомому? Да она и сама давно забыла лицо Ганса. Похож ли он на отца? Неужели и ему присуще высокомерие? Будет ли он, как и многие дворяне, сквернословить и высмеивать приверженцев Лютерова учения?

Солнце клонится к западу. Пора ужинать. Кэте встает и кивает домочадцам, нетерпеливо ожидающим ужина. Сегодня она рада всем, кто собрался у ее большого стола. Пусть он приезжает, ее благородный брат, пусть убедится, с каким радушием она ведет свой дом!

Он приезжает поздним вечером. Лютер с друзьями уже давно сидит у себя в кабинете.

Они переводят на немецкий язык «Плач пророка Иеремии» и подыскивают точные слова. Тем временем во двор монастыря въезжает всадник. Это Ганс фон Бора.

Сестра выходит навстречу брату.

— Не ожидал увидеть вас, сестра, при таких обстоятельствах.

— Рада вас видеть, господин фон Бора.

— Госпожа доктор была столь любезна, что написала мне письмо, хотя я и не способствовал ее бегству из монастыря.

— Я не злопамятна. Как дела у вас и вашей семьи?

— Спасибо, плохо. Ничего нет, лишь детей вдосталь. Но я вижу, и здесь этого добра хватает.

— Мы за это благодарим Бога.

— Вам, бывшей монахине, так и полагается поступать.

— К сожалению, я не могу помочь вам деньгами.

— Может, вы будете не прочь выкупить часть отцовского наследства? Я приехал предложить вам деревеньку Цюльсдорф. Лишь это имение фон Бора еще не продано, не заложено, не пропито.

— Ну и о чем ты говорила со своим братцем? — любопытствует Лютер вечером. Кэте сидит на краю кровати, заплетает волосы в косу. И молчит.

— Тяжело тебе пришлось? Он тебя не обидел?

— Нет, — Катарина встает с кровати; она еще не приняла решения. — Когда я этой зимой была при смерти, господин доктор, вы мне что-то обещали, не так ли?

— Я? Обещал? Какое легкомыслие с моей стороны!