Читаем Розы в снегу полностью

И пока ее губы шептали слова старой полузабытой молитвы, привиделась Катарине такая картина: дверь, ведущая во внутренний сад монастыря Мариентрон, отворилась, и из нее вышла монахиня в белом одеянии и протянула Кэте кувшин с целебным настоем для больного ребенка.

— Тетя Лена!

Слезы оставляют на платье покойной крохотные пятнышки.

Пробуждается Черный монастырь, возобновляется обычная жизнь дома. Кэте оправляет платье и надевает на голову чепец. Слышно, как кричат дети.

Немного погодя прибывает гонец. Катарина видит из окна, как к нему направляется муж. В руках у Лютера исписанный лист. Кэте медленно спускается во двор.

— Тетя Лена умерла.

Лютер читает. Поднимает голову и смотрит на жену:

— Она на небе, с Отцом нашим Небесным. Я хотел бы, чтобы и мы уже были там.

И вновь погружается в чтение.

Кэте возвращается в дом. И плачет на кухне вместе с детьми, пока не входит Лютер.

— Надо покормить гонца.

— Откуда он?

— От княгини фон Анхальт. Она хочет навестить мать.

— Нет, господин доктор, нет! — Голос Кэте становится высоким и резким.

— Она пишет, что прибудет с небольшой свитой. Кэте, мы не можем обидеть княгиню.

— Это просто невозможно, господин доктор. В монастыре нет ни одной свободной комнаты. Где мы поместим княгиню? Может, в конюшне? А ее людей отправим в свинарник? Прикажете выкинуть вон студентов или ваши книги, господин доктор? Из жалости к старой княгине, а также потому, что она осталась верна новому учению, я приняла ее и ухаживаю за ней, как за собственной матерью. А теперь прикажете кормить еще и свиту ее дочери?

Да они носы воротят от моей стряпни — господское брюхо, по их разумению, нуждается в лучшей пище, чем та, которую едим мы и наши дети. А теперь и еще высокородная дама собственной персоной! Нет, господин доктор, я этого не допущу!

Пауль и Маргарете с плачем цепляются за юбку матери. Мартин залезает под стол. Лютер беспомощно стоит посреди кухни, оглядывается:

— А где же тетя Лена?

Наступает тишина. Кэте закрыла лицо ладонями, ее плечи вздрагивают от рыданий.

Лютер скатывает бумагу в свиток.

— Я напишу, что мы не можем их принять. Хватит плакать, Кэте! Дай посыльному кружку пива. Да перестань же! Этот вой просто невыносим.

Он прогоняет детей из кухни, гладит жену по плечам и затем тяжело поднимается в свой кабинет.

— На церковном кладбище, рядом с рынком, нет покоя усопшим, — говорит Лютер. Там больше шума, чем в приемной дворца.

Тетю Лену похоронили на новом кладбище за воротами Элстертор, недалеко от Элизабет.

***

Несколько дней спустя Катарина, держа маленькую Маргарете за руку, идет к свиному рынку. Домашний пес Телпель с лаем бежит рядом. Кэте задумалась и мало кого замечает. Неподалеку от церкви путь ей преграждает Барбара Кранах.

— Я вижу, госпожа доктор, вы зазнались!

— Барбара!

Супруга богатого художника, ставшего к тому же бургомистром, как всегда, одета роскошно. Две служанки несут за ней корзины с товарами. Но на лице гордячки Барбары Нет ни кровинки.

Кэте ставит корзину на землю и протягивает подруге руки.

— Как дела, Барбара?

Барбара властным жестом отсылает служанок домой.

— С тех пор как пришли известия из Болоньи… — она прижимает к лицу платок, — я не могу больше спать, Кэте. Все тот же сон… Я вижу его лежащим на соломе в каком-то убогом жилище. Мой сын! А мастер… По ночам он бродит по дому и зовет: «Ганс! Ганс!» — как будто можно этим призывом вернуть сына к жизни. Он в ссоре с Богом…

Маргарете и Телпель носятся вокруг женщин. Девочка хохочет, собака заливается лаем.

— Не кричи, Марушель, — одергивает дочку Кэте.

— Он не сможет смириться с тем, что у него отняли первенца…

— Я не отпущу моих сыновей, пусть хоть все они на меня ополчатся, — Кэте крепко хватает расшалившуюся дочку за руку.

— Ты не сможешь их удержать.

Зазвонили колокола к обеду.

Доверху нагруженная телега гремит рядом с женщинами. Телпель чуть не попал под колеса.

В этом шуме женщины молча расходятся.

Добравшись до огорода у свиного рынка, Кэте первым делом направилась к пруду. Карпы стали жирными.

— Смотри! — радуется Марушель.

Однако она говорит не о рыбе. В воде отражается ее смеющееся личико. Кэте склоняется над девочкой и крепко прижимает ее к себе. Мать и дочь нагибаются к воде.

За отражением ребенка появляется отражение стареющей женщины: сильное, волевое лицо, меж бровей — складки, глубокая борозда на подбородке, большие темные глаза, высокие брови. Концы завязанного на голове платка торчат в стороны. Маленькие волны проходят через ее улыбку и теряются в отраженном небе.

***

Кэте сидит в отапливаемой комнате у окна. Сквозь толстые стекла на ее руки падает слабый свет. Марушель осторожно проводит пальчиком по стеклу.

— Хорошо-о-о! — тянет она.

— Да, — улыбается Кэте, — хорошо и дорого. Твой отец скрепя сердце заплатил за стекло. Но теперь холодный ветер останется снаружи!

— И споет нам хороший год, — лепечет Марушель.

— Это называется Новый год, дитя мое. Но Рождество еще не скоро.

— Нет, скоро, мама! Грета сказала: «Скоро Рождество!»

Кэте рассматривает порванную курточку Мартина. Через какой забор надо перелезть, чтобы так ее разодрать?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное