Читаем Розы в снегу полностью

Тяжело дыша, Катарина останавливается около лестницы. В руках у нее чистые простыни — надо перестлать постели студентов.

Разве ступени стали слишком крутыми? Разве она не взбегала вверх по лестнице, не касаясь перил, так что по пению досок наверху уже знали, кто идет?

В доме шум и суматоха. В подвале трудятся каменщики. Возводят поперечную стену, отделяют винный погреб от бочек с сельдью. Работники вкатывают в подвал новые бочки под огурцы и капусту.

Ребятишки шумной стайкой проносятся через холл. Маленький Пауль хнычет. Обычно он сидит на руках какой-нибудь служанки. Мартин, наверное, убежал с детьми Меланхтона в сад. Слышно, как они там свистят в дудки и бьют в барабан.

Надо полагать, мама маленьких Меланхтонов — дама с тонким вкусом — опять потратилась на игрушки, а потом выяснится: дети Лютеров эти игрушки сломали… И куда Делась Ленхен? Вероятно, сидит около своего милого братца — мальчику уже пора помогать по дому, но он так легко отвлекается. Особенно если великовозрастные дядья ерзают Рядом с ним на стульях и двигают туда-сюда толстенные латинские книги…

Катарина превозмогает себя и идет дальше. Уж скорее бы потеплело. Может, ей просто не хватает солнца. Каждый День все то же серое небо над плоской равниной да тот же туман над рекой… В Липпендорфе жилось лучше, даже в Мариентроне, в Нимбшене, взгляд мог отдохнуть на синеющем вдали лесе. Кэте вздыхает. Давно пора вскопать огороды, но пока все заняты подвалом, эту работу поручить некому. А кто подрежет розы? Обычно господин доктор с превеликой охотой делает это сам. Может, он и сегодня спустится из кабинета в сад. Да что розы?! Их к столу не подашь. Нужен салат, бобы и репа. Дыни вот хорошо пошли в рост. Надо бы за ними приглядеть, а то сгниют, как в прошлом году… А как быстро набирает вес рыба в ее пруду! И пусть господин доктор подтрунивает над ней из-за того, что она возится с форелью и карпами. Не только он, все за столом удивятся, увидев на тарелках выращенную ею рыбу. От этих мыслей у Кэте потеплело на сердце.

По дороге к свиному рынку надо бы зайти к портному — он все никак не закончит камзольчик для маленького Мартина. А еще ей нужна большая миска, но уж миску-то она присмотрит на рынке сама. Пошлешь Вольфа — и он опять принесет облупленную, с вмятинами, никто другой на такую и не польстится… К тому же вчера разбился кувшин для молока, а малышка Ленхен нечаянно отбила ручку у своей кружки и расплакалась.

Преодолев половину лестницы, Кэте вновь останавливается. Голова кружится, сердце готово выскочить из груди, руки не держат тяжелые простыни. Там, в северо-западном углу огорода, следует разбить грядку и засеять ее горохом. Господин доктор должен снова написать в Нюрнберг. Нужны семена. Те, из Саксонии, никуда не годятся. Как бы козы не забежали в огород да не обглодали ростки, как это случилось в прошлом году. Надо сказать Вольфу, чтобы он приладив щеколду к калитке, тогда дети будут играть во дворе. Иначе просто нельзя. А места перед домом предостаточно. Старшие должны следить за младшими, чтобы никто не угодил под колеса повозок. А кто присматривал вчера за Мартином? Ведь он чуть не попал под копыта коня курфюрстова гонца. До чего же она испугалась, услышав детский рев на кухне! Но она знала, что это Мартин, и никто иной. Пусть и двадцать ребятишек во дворе, мать тотчас отличит, кто из них плачет.

Никому из гостей, приехавших навестить знаменитого доктора Лютера, не удается скрыть удивления при виде дюжины ребятишек, вырывающихся им навстречу из ворот. Да и кто такую ораву удержит? Только если господин доктор выходит во двор — о, тогда наступает тишина! Тогда они враз становятся паиньками и обращаются к нему не иначе как «милый папочка», но стоит ему покинуть Черный монастырь…

Кэте внутренне улыбается. Однако она так и не одолела лестницу. Неужто та стала длиннее?

Внизу загремели шаги. «Добрый день, госпожа доктор!» — мимо нее, прыгая через ступеньки, промчался Ганс Гонольд из Аугсбурга. Балованный малый из богатой семьи, порой брезгует едой, но добрая душа и, по словам господина доктора, хороший студент. А госпожа доктор стелет ему постель… Собственно, этим должны заниматься Грета или Мари… Но у Греты хватает забот на кухне, а новая служанка (говорят, она тоже бывшая монахиня) пока не привыкла к напряженному ритму дома. Может, она думала, что у Лютера ей не придется трудиться. Но здесь работают больше, чем в монастыре!

Да и сироты Эльза и Лена должны помогать Катарине всем. Если они не хотят остаться бесприданницами, придется им научиться вести хозяйство.

Мысли Кэте прерываются. Ноги становятся ватными. Такого с ней еще не было… Или все же?.. И опять этот жар…

— Помогите!

Трое студентов выбегают из комнаты. Один из них бросает в сторону шляпу с пером и стремглав преодолевает две ступени — те самые, с которыми Кэте так и не справилась.

— На помощь!

Молодые люди в пестрых куртках беспомощно топчутся перед потерявшей сознание женщиной. Им с трудом удается ее удержать, не дать скатиться вниз.

Наконец их кто-то услышал.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное