Читаем Розы в снегу полностью

Бугенхаген придет, Йонас и Кранах. Кэте улыбнулась. Теперь все будет хорошо. Она попыталась прочесть молитву. И подумала: это сейчас самое большее, что я могу сделать для дитя.

И молодая мать заснула глубоким сном. Проснулась она Уже вечером, в сумерках. В доме стояла тишина. Рядом с ее кроватью виднелся какой-то ящик. Она приподнялась на локте и заглянула в него. Глаза и губы крепко сжаты. Жидкие черные волосики кудрявятся на лбу. Сын спит.

***

Тяжелыми шагами Кэте еще раз проходит по саду. Вечереет. Солнце уже скрылось за крышами замка. Животный в сараях ищут место для сна. Вот только ведут они себя как-то непривычно беспокойно: в свинарнике громко топчутся свиньи, козы толкаются в загородке.

Горький дым стелется над городом, на улицах — безмолвие. Кэте прислоняется к стене дома. Ноги отказываются ее держать. Высоко в небе слышен гогот диких гусей, улетающих на юг. Так рано?

В доме стоит недобрая тишина. Кэте проходит на кухню. Грета моет горшки и убирает их в шкаф. Она работает одна. Наверху, в комнатах студентов, темно и пусто. Тетя Лена спускается по лестнице:

— Кэте, тебе надо взглянуть на малыша, он не хочет спать.

Маленький Ганс плачет, приникнув головкой к материнской груди, личико его пылает жаром. Она поднимает рубашонку, ощупывает животик, грудь и шею, затем — уже быстрее — плечи и попку. Кожа розовая и нежная, ни узлов, ни черных пятен. Здоров, здоров… Она прижимает сына к себе и смотрит на тетю Лену. Та кивает:

— Зубки, Кэте, зубки режутся, больше ничего…

На руках у матери кроха успокаивается. На маленьком лбу — испарина, капельки пота капают Катарине на руки. Ребенок засыпает. Чуть позже Кэте сидит подле письменного стола Лютера. Перед ней — прялка, но руки молодой женщины безвольно лежат на коленях.

— Что с тобой, Кэте? Обленилась? Или уже достаточно пряжи в твоем шкафу? И все орехи расколоты? Безделье — матерь всех пороков, ленивая жена — наказание Господнее.

Лютер говорит и говорит. Это его способ прогонять тишину и страх.

— Вы и впрямь считаете, господин доктор, что нам следует остаться, в то время как все бегут?

— Где твоя надежда на Господа, Кэте?

Она вздыхает и кладет руку на свой большой живот:

— Наше дитя шевелится во мне, господин доктор.

— Значит, появится на свет здоровым.

— В доме чума…

— Кэте, Кэте…

Лютер гневно отшвыривает перо в сторону:

— Если хочешь — уезжай! Я останусь!

Он хлопает ладонью по Библии, лежащей перед ним на столе:

— «Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится…»[35]

Катарина плачет. Это только слова. Меж тем у ее маленького Ганса жар. А внизу, в каморке, — Эльза, новая служанка. У нее черные пятна и шишки на лице, руках — по всему телу. Она лежит и стонет. В полном одиночестве.

— И глухая Тереза мечется в бреду. А Эльзе все хуже…

— Так молись же за них и вместе с ними!

Лютер подлил масло в стоящий на столе светильник:

— Ты можешь уехать. Нет греха в бегстве от чумы. Возьми малыша и поезжай в Торгау. Тамошний курфюрст обещал нам кров и помощь, на его слово можешь положиться. Кэте молча встает. Еще раз осматривает спящего сына. Он спокойно дышит.

В темноте она хочет спуститься в спальню. Внезапно со слабым писком из-под ее ног выскальзывает какая-то тень. Катарина вскрикивает и стремглав бросается вниз по лестнице, в каморку Вольфа. Тот крепко спит. Она трясет слугу за плечо:

— Крысы! Наверху крысы! Вставай!

Ранним утром прерывается ее беспокойный сон. Лютер лежит рядом. Он стонет и молотит руками воздух. Она склоняется над ним.

— Мартин! Слышишь меня?

Ее голос успокаивает его, и он затихает. Но Катарина бодрствует: она слушает тишину.

— В этом нет греха, Кэте, — сонно бормочет муж.

Утром Грета приходит из кухни. Она бледна.

— Эльза умерла.

— Отнесите ее скорее в помещение для умерших от чумы! Сожгите ее вещи! И окурите все дымом!

Кэте тяжело дышит. Она видит, как Вольф с мешком на плечах проходит по двору. А к Терезе из города пришел врач; его зовут Августин. Глухонемая мычит, пытается что-то объяснить…

— Ты должна молиться, Кэте, молиться, — говорит Лютер.

В хлеву одна из свиней неуверенно переступает с ноги на ногу, падает на настил и околевает. За ней вторая…

По огороду и саду шмыгают крысы…

На следующий день Августин приводит к Лютерам свою жену Ханну. Женщина уцепилась обеими руками за локоть мужа. Лицо ее покраснело, она не поднимает глаз.

— Дома, расположенные по соседству с нашим, опустели. Оставить ее одну я не могу — ведь мне надо посещать больных. — Врач покусывает губу: — У вас есть свободны6 комнаты, госпожа доктор?

Кэте отводит больную в пустую комнату. Пол в ней чисто выскоблен. Госпожа Лютер взбивает тюфяк и застилает его чистой льняной простыней.

— Принесите ей попить. А мне пора идти. Да, я могу переночевать у вас?

Кэте вызывает Грету из кухни. Вместе они стелят постель для Августина.

Врач возвращается поздно и некоторое время сидит за столом у Лютера, затем Кэте слышит, как он проходит в комнату жены. Этой ночью она не может уснуть.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное