Розы в снегу

Наконец-то стало прохладней, ветер выдул вонь с городских улиц, но люди продолжают умирать. Курфюрст посылает к Лютеру еще одного гонца. Недоуменно покачав головой, тот возвращается назад.

Нет, Лютер остается и его жена тоже.

На плите у Кэте стоит травяной отвар. Каждый день она поит им домашних, а по утрам собирает травы. Эту работу она не может доверить Грете. Травы сушатся, взвешиваются на весах, затем их толкут в ступке, отваривают и процеживают сквозь сито.

Августин осторожно дает ей советы. Кэте кивает и уходит к его жене.

Малыш Ганс ревет что есть мочи, но и он должен пить отвар. Кэте сажает его к себе на колени и поит с ложечки. Тетя Лена возвращается с рынка. Рынок оскудел. Нечего купить.

— Видела кого-нибудь из домочадцев Кранахов?

— Нет, но я слышала, что у Райхенбахов умерли три служанки.

Походка Кэте становится все тяжелее. Молодую женщину навещает повитуха:

— Просто жуть, что творится в городе! В каждом доме — похороны…

Когда Кэте вечером сидит рядом с мужем, она говорит о тыквах, которые в этом году уродились, как никогда раньше, или о воде из колодца — его самолично выкопал Лютер. Это хорошая, чистая вода!

Его перо царапает бумагу. Катарина наблюдает за мужем:

— Когда вы в июле заболели, господин доктор, а потом выздоровели, я от всего сердца благодарила Господа, за его милость и доброту к нам. Зачем же Он наслал на нас чуму?

Лютер смеется:

— Твои мысли ограничены малым, Кэте. Господь наверняка лучше нас знает, чему следует, а чему не следует быть. А моя болезнь… Она была для меня хуже чумы. Скорее болезнь души, чем тела. Сатана так сдавил мне грудь — я почти не мог дышать! И уж лучше я погибну от черных пятен на теле, но попаду в сады Господни, чем буду при здоровом теле так же, как этим летом, мучиться от козней лукавого.

Тереза умирает. Могильщики уносят ее тело. Подвал монастыря еще раз окуривают дымом. По ночам Катарина вслушивается в каждый шорох. Но под половицами — ни писка, ни шума.

Она быстро устает. Теперь обед готовят тетя Лена и Грета. Только на пивоварне Катарина все делает сама: Лютер должен получить свою ежедневную кружку пива. Вольф помогает ей мешать сусло в бочках, начерпать и процеживать.

Наконец-то наступают холода, и чума сходит на нет. На улицах опять скрипят телеги, звучат громкие голоса И смех — в Виттенберг возвращаются студенты. Малыш Ганс ползает под отцовским письменным столом и разрывает несколько страниц книги. Внезапно у дверей Лютеров появляется посыльный: Кранахи их приглашают на вечеринку!

С облегченным вздохом Лютер отодвигает бумаги в сторону:

— Наша взяла, Кэте!

***

Неделей позже приглашают повитуху. Уж скорей бы, пока Лютер читает лекции!

Кэте вслушивается в советы окруживших ее постель женщин, тетя Лена держит племянницу за руку.

Все происходит быстрее, чем в первый раз.

Когда Лютер, грохоча башмаками, поднимается в спальню, Кэте уже держит на руках девочку.

С улыбкой склоняется он над постелью жены:

— Добро пожаловать, Элизабет!

Но лицо его болезненно одутловато, он тяжело дышит.

Кэте со вздохом откидывается на чистые льняные простыни. Она ослабла, а ей сейчас так необходимо быть сильной…

В доме полно друзей, а в мире — врагов. Бесчисленные грамоты позорят монаха из Виттенберга. Дескать, и лицо у него сатанинское, и жена из распутных девок. Друзья едва справляются с ответами на потоки лжи, хотя сами пишут и пишут, и стучит с утра до ночи печатный станок Кранаха.

Тетя Лена присаживается на край кровати и ободряюще кивает племяннице.

Катарина закрывает глаза:

— Ах, если бы он чуть больше денег приносил в дом… ну хоть что-то брал бы за свои писания. Все даром… Но ведь мне никто ничего просто так не дает. А есть хотят все. И он. Да, он скромен и непритязателен. Живет на селедке с хлебом. Но пиво ему подай. И всех гостей его накорми-напои. Конечно, он добрый человек, тетя Лена, но…

Созрели вишни, груша во дворе усыпана плодами. Вечерами под ней собираются студенты, живущие у Лютеров. Слышится смех. Но в доме тихо.

Кэте сидит у постели мертвого ребенка. Она сорвала в саду лилию и вложила ее в крохотные ручки. Ганс приносит букет полевых цветов и кладет их в кроватку. И Кэте опять остается одна.

Она слышит, как Лютер беспокойно бродит по комнатам, снует по лестницам. Наконец все смолкает.

Некоторое время спустя Кэте встает и поднимается в кабинет мужа. Он сидит за столом и пишет письмо. Черновики с переводами псалмов, воззвания к народу, гравюры из мастерской Кранаха — все отодвинуто в сторону.

«Difunta est mihi filiola mea Elisabethula…»

«Моя доченька Элизабет умерла… Сердце мое болит — оно стало мягким, как сердце женщины, так печалюсь я по дочурке моей. Никогда бы раньше не поверил, что отцовское сердце может так страдать по детям…»

Кэте читает письмо, затем садится на свое место за прялкой и безмолвно разглядывает половицы. Перо Лютера царапает бумагу еще некоторое время, затем он отшвыривает его и встает из-за стола.

— Иди ко мне, Кэте. Вместе мы смеялись, будем же и плакать вместе… — И, зарыдав, он заключает жену в объятия.

Виттенберг, 15 мая 1530 года