Ртуть

Кэррион фыркнул. Сложив руки на груди, он закатил глаза и вздохнул.

— Ладно. Прости, что не рассказал тебе о том, что был беженцем, когда переспал с тобой, владел магией и выдавал себя за человека. Тебе стало легче?

— Нет.

— Да ладно тебе, Фейн! — Он подтолкнул меня локтем. — Мы теперь феи. Вроде того. Это все в прошлом. Ты злишься на меня только потому, что волновалась за меня. Давай. Спроси, как мне удалось выжить после яда Малкольма. Я вижу, что ты просто умираешь от желания узнать.

— Вообще-то Лоррет уже рассказал мне. — Лоррет был следующим, кто навестил меня после того, как Таладей покинул мою комнату. Он рассмеялся, увидев мои уши феи. И чуть менее восторженно рассмеялся, увидев, какие у меня острые зубы. Первым делом он сообщил мне, что Эверлейн жива, и Рен присматривает за ней, хотя она погрузилась в глубокий сон и ее невозможно разбудить. Те Лена и Изабель были уверены, что она проснется со дня на день. Он пробыл у меня больше часа и объяснил многое из того, что произошло после моего побега в лабиринт. Меня мучило чувство вины, когда он рассказывал, как все трое едва не погибли от рук Беликона, пока они выигрывали время, чтобы я могла найти монету. Он назвал меня сумасшедшей, когда я извинилась за то, что это заняло так много времени, и сказал, что это было похоже на чудо, когда ветер унес всю мертвую магию и позволил их мечам вновь обрести силу. Мадра тут же скрылась в портале. Беликон сражался изо всех сил, но как только показалось ангельское дыхание Авизиета, он тоже сбежал, как чертов трус.

— Неужели? — Кэррион недоверчиво приподнял бровь. — И как же Лоррет из Сломанных Шпилей рассказал об этом? Дай угадаю. Он сказал, что моя кровь слишком мерзкая, чтобы на нее мог подействовать яд вампира.

— Нет, он сказал, что кровь твоего отца была использована для создания проклятия крови, которое позволило Малкольму стать вампиром, а вампир не может пить кровь живых членов кровной линии, которая его создала, и не может их очаровывать. Он сказал, что твоя кровь должна была убить Малкольма мгновенно, но поскольку он жил так долго, он оказался слишком силен.

— Хм… — Кэррион хмыкнул. — Вообще-то, это довольно точно.

— Он также сказал, что именно поэтому Малкольм заставил Беликона убить твоих родителей. Они были единственными, кто представлял для него угрозу.

Кэррион снова хмыкнул. Но больше не улыбался.

— Я их почти не помню.

— А я помню.

Мое сердце забилось в груди. Я ждала его, казалось, целую вечность. С каменным выражением лица Фишер кивнул Кэрриону. При виде меня выражение его лица смягчилось.

— Привет, — мысленно прошептал он мне.

— Привет, — ответила я.

Было невероятно приятно осознавать, что между нами все осталось по-прежнему. Он все еще мог мысленно разговаривать со мной, а я — с ним. Из всего, что так резко изменилось за последние несколько дней, связь между нами, казалось, осталась такой же, как и раньше.

Уголки его рта чуть заметно дернулись — это был едва заметный намек на улыбку. Он сохранил ее, когда вошел в комнату и легонько поцеловал меня в лоб.

— Ты собираешься рассказать мне о моих родителях или вы начнете раздевать друг друга? Потому что я могу уйти. Я не обязан, но могу, — сказал Кэррион.

— Пожалуйста, уходи, Кэррион, — категорично сказал Фишер. — Я приду и расскажу тебе все, что помню о них, позже, а пока я хочу побыть наедине с моей парой. — Он произнес это с такой гордостью. Моя пара.

Кэррион ушел, ворча себе под нос, и комната внезапно стала намного меньше. Мы остались одни.

— Ты расстроился, что больше не можешь называть меня малышкой Ошей? — спросила я. Боже, какое непонятное чувство. Я была в восторге от того, что благодаря Зарету я стала феей. Но я была в ярости, что благодаря Таладею часть меня теперь была вампиром. Внутри меня росло беспокойство, с каждой секундой становясь все более невыносимым, а Фишер опустил голову, отчего у меня все сжалось внутри.

Он посмотрел на меня из-под темных бровей и ухмыльнулся.

— Человек, фея или вампир. Неважно, сколько ты проживешь, Саэрис, ты всегда будешь для меня самой священной. — Его ухмылка быстро угасла. — Правильно ли я поступил?

Я не смогла ответить на вопрос Таладея в лабиринте. Он должен был принять решение за меня. И какое же это было важное решение. После того как я отказалась позволить ему исцелить меня частичкой своей души, неудивительно, что сейчас он смотрел на меня так, словно боялся, что я больше никогда с ним не заговорю.

Это… было грандиозно.

Я больше не была собой.

Я была подопечной бога, и не просто какого-то старого бога. Фишер, в некотором роде, тоже был под опекой. Мне еще многое предстояло ему рассказать. Я понятия не имела, как он воспримет новость, когда я расскажу ему обо всем, что произошло за те короткие минуты, что я провела, разговаривая с Богом Хаоса, но у меня было чувство, что у Фишера возникнут вопросы. Миллион вопросов.

Пока же мир был ярче. Острее. Пока я смотрела на Фишера, в его глазах вспыхнули нити сияющей силы. И у меня в горле возникла жгучая боль, которую становилось все труднее игнорировать.