Ртуть и золото

В Измайлове намечался маскарад – на речном берегу, с гондолами, наядами и нептунами (почти все наяды и нептуны набраны были из многострадальной левенвольдовской дворни, служившей горнилом кадров для малых придворных представлений). Ла Брюс остался без актеров – Ди Маджо пел арию на встающей из воды рыбьей голове, девы-певицы изображали сирен, а хор – выступал в собственной роли, но в венцах из кувшинок и водорослей. Обер-гофмаршал еще с утра носился по речному берегу, отдавал распоряжения и лопался от злобы и бессилия – сделать как в Версале.

Ла Брюс намерен был явиться на маскарад и блеснуть, и кое-кого пленить, оставшись неузнанным – наряд Коломбины уже доставили концертмейстеру из его дома, недоставало только маски. Лакей послан был в гардеробную – и принес не то.

– Я неплохо знаком с месье Мордашовым, что смотрит за гардеробом, – сознался Яков. – Могу заглянуть к нему по старой памяти и заодно прихватить маску для вас, месье Бруно. Вам какая нужна – «баута» или «коломбина»?

– Если я – Коломбина, то, конечно же, «коломбина», – рассмеялся Ла Брюс, закинув ногу на ногу и кокетливо покачивая носком туфельки. – А вы, Иаков, разделите ли со мною радости маскарада?

– Увы, останусь дома и продолжу бороться с ангелами, – сострил Яков над французской транскрипцией собственного имени. – Да меня и не пустят на маскарад – слишком уж я мелкая карта. А в гардероб ради вас могу заглянуть – проведать Анри Мордашова, он давний мой пациент.

– Доктор, а не ведаете, что Анри ваш болен, вернее, сказался больным – у него абстиненция… За него сейчас в гардеробной некто Тремуй, я их, признаться, с трудом различаю, – поморщился Ла Брюс.

– Еще лучше, – обрадовался Яков, – Тремуй мне еще больший приятель. Схожу, повидаюсь. Так вам, напомните, принести «коломбину»?

Якову, если уж говорить начистоту, за эти несколько дней до колик надоел Ла Брюс с его хвастовством и напористым кокетством, и хотелось бежать от него – хоть босиком по полю. А тут еще и де Тремуй в гардеробной…

Путь в гардеробную лежал через улицу – наряды хранились в отдельной избе, чуть-чуть не доходя до конюшни и псарни. Яков миновал крыльцо и парадную лестницу, когда бесцеремонный гвардеец вдруг отодвинул его, как вещь – к перилам. И далее не пустил.

Возле крыльца остановилась карета, декорированная весьма скромно, но на английских рессорах, немецких колесах и запряженная шестеркою весьма породистых лошадей. Яков выглянул из-за бутылочно-суконного гвардейского плеча – два здоровенных гайдука конфигурации «двое из ларца» соскочили с запяток и теперь бережно извлекали из кареты удивительную конструкцию.

То было кресло на высоких колесах, начиненное подушками и пледами, и среди подушек и пледов прятался маленький кудрявый господин в муфте и в зеленых очках. Яков догадался, что мимо него несут сейчас надежду и опору русской политики – могущественного вице-канцлера Остермана. Надежда сидела в подушках с лицом скорбным и кислым – явно не рада была предстоящей аудиенции. Гайдуки вознесли кресло на ступени, утвердили и покатили – и эта манипуляция очевидно далась им с трудом, так тяжело было кресло.

Яков проскользнул за спинами гвардейцев и устремился к своей цели.

Де Тремуй обрадовался Якову, как родному – нежно приобнял за плечи и увлек в недра своих владений.

– Ты выберешь маску, и я отошлю ее с казачком нашей красавице Коломбине, – воркующим голосом почти пел виконт, очень довольный. – А ты останься, сыграй со мною – хоть полчасика, я смертельно скучаю в этой мордашевской вотчине…

Вотчина сия весьма и весьма напоминала пространство за театральной сценой – такие же болваны с нарядами и шляпами, с пустыми кожаными лицами, подписанными чернилами или мелом: «Э.И.Б.» (Бюрен), «фрау Б.Г.Б.» (Бюренша), «С.Л.» – видать, Степан Лопухин, «Г. Р. Лев.» – ну, это обер-гофмаршал. На гладких мордах театральных болванов вот так же было – «Ниро», «Аницетис», «Поппеа»… На полках вдоль стен пылились шляпы и маски, и Тремуй широким жестом пригласил Якова – выбирай.

Доктор снял с полки черно-алую «коломбину», и де Тремуй тут же свистом подозвал казачка – тот мгновенно вынырнул из-за манекенов.

– Отнеси эту ряшку нашему Ла Брюсу, – велел хозяин гардеробной, – он в своем театре, за сценой, наверняка одну ее и ждет.

Казачок цапнул маску и убежал – со скоростью хорошей гончей.

– Как ты их выдрессировал, – восхитился Яков. – Был – и нет. Неужели придворные еще не ломятся к тебе за нарядами – перед маскарадом?

– Как же, – усмехнулся Тремуй, – отсовещаются с ее величеством – и попрет народ, кто за чулками, кто за сбруей… Сейчас совет, с министрами, с канцлерами – им попросту некогда, все сидят в приемной и подслушивают.

– Я видел, как Остермана грузили из кареты, – вспомнил Яков. – Кажется, он при смерти – в таких очках и с такою муфтой…